1. Начало пути
2. Разминка перед забегом
3. Депутат от Шклова ищет себя
4. «Молодые волки» сбиваются в стаю
5. Драка бульдогов под ковром
6. Тема всей жизни
7. Перед решающим стартом
8. На старте
9. Окончательный выбор

Кто защитит демократию?

Как ни парадоксально, впервые о целесообразности введения президентства в Беларуси заговорили коммунисты — причем в 1991 году. К очередной сессии Верховного Совета ЦК КПБ готовит пакет законопроектов: о введении поста Президента Беларуси и выборах Президента тут же на сессии. А заодно и о правовом режиме чрезвычайного положения.

Таким образом, первый секретарь ЦК Малофеев рассчитывал стать на этой сессии президентом, ввести в Беларуси чрезвычайное положение и «навести в республике порядок». Иными словами, решительно покончить с оппозицией, возможно, заодно сместить Кебича и приструнить умеренных реформаторов.

Разумеется, это не могло устроить никого из остальных игроков. С таким президентством власть переходила бы в руки нелюбимого всеми ЦК КПБ — то есть, тех, кто ее так бездарно уронил в 1990 году.

В первую очередь это не устраивало Александра Лукашенко.

И вот 25 мая 1991 года в «Народной газете» (печатном органе парламента — самом тиражном и популярном тогда издании) появляется статья депутата Александра Лукашенко «Диктатура: белорусский вариант?».

«Программа (речь идет о программе ЦК КПБ и правительства, в которую входили и названные выше законопроекты. — А. Ф.) … противоречива, идея рынка в ней дискредитируется и исключается методами ее реализации…

…Где свобода предпринимательства? Где свобода установления цен? Голого администрирования мы уже наелись, когда зафиксировали цены в сельском хозяйстве и превратили эту отрасль в ничто.

…Экономический популизм. Зарплату увеличим в два раза. Всех защитим (правда, неизвестно, от кого?). Кстати, за счет чего? За счет падения производства, за счет десятков тонн не подкрепленных товарами “пустых” денег? К чему это ведет?

Явно к инфляции, к нищете. Если это попытка погасить массовое недовольство и протянуть на своих должностях несколько лет — тогда понятно. Если это политика, то, я считаю, она антинародная.

…Да, сегодня крестьяне не бастуют. Они поставлены в такие условия, что бастовать не могут. Поэтому та политика, которая долгие годы проводится, привела к обнищанию деревни. В программе же ни слова нет о частной собственности на землю наравне с государственной.

…Мораторий па повышение розничных цен ставит крест на либерализации цен… А в завершение: в целях повышения исполнительской дисциплины (непонятно, какой исполнительской дисциплины?) и ответственности предоставить Совмину право чрезвычайных мер: назначать и смещать руководителей министерств, ведомств, исполнительных органов власти, предприятий и организаций…»

И далее:

«Вывод один: налицо белорусский вариант диктатуры в экономике и в политике».

После чего следует заключительный аккорд:

«…Снова и снова убеждаюсь, что, решившись шесть лет назад на перестройку и демократизацию общества, надо было начинать с людей, душой и сердцем поддержавших новое. А мы хотели совершить перемены руками тех, кто довел страну до ручки. Увидев, чем грозит это новое, сегодня они, используя трудности и хаос, которые сами же и создали (ведь смотрите: у нас в Белоруссии нет нигде у руководства новых сил, везде кадры тех “золотых” лет), убеждают своей пропагандой, что к этому привели демократы»^[1].

Это уже не просто газетная статья. Здесь — позиция. Причем позиция политика, чувствующего пульс времени, понимающего, чего от него ждут. А вот заявление депутата Лукашенко при обсуждении на сессии законопроекта «О правовом статусе чрезвычайного положения»:

«Простите, товарищи, но я за этот законопроект голосовать не буду. Меня сюда люди выбирали не для того, чтобы я голосовал за законы, по которым людей завтра посадят в тюрьму»^[2].

Снова Лукашенко уловил момент, попал в струю. Как и положено политику, стремящемуся к власти, он внимательно всматривался и вслушивался во все происходившее вокруг. Он видел, что идея ЦК КПБ изначально обречена на поражение, поэтому с такой откровенной смелостью и бросился в бой.

И оказался прав — предложение коммунистов на сессии с треском проваливается. А сам Лукашенко остается в выигрыше. Причем дважды. Во-первых, вновь смог заявить о себе. Во-вторых — и за это уже он должен был благодарить побежденный ЦК КПБ, — идея превращения БССР в президентскую республику была сформулирована и озвучена. А значит, вброшена в общественное сознание.

КПБ начинает и проигрывает

Что же произошло с Верховным Советом 12-го созыва после того, как деятельность КПБ была приостановлена решением его партийного большинства?

Как мы помним, первого секретаря ЦК КПБ Малофеева согнали с парламентской трибуны, и он — подчинился! Секретарь ЦК Тихиня, спасенный от толпы дружинниками БНФ, лежал в больнице с сердечным приступом.

Партийное большинство в Верховном Совете оказалось обезглавленным.

Тогда и вспомнили, что советскую номенклатуру всегда именовали «партийно-хозяйственной». И премьер-министр Вячеслав Кебич, и почти все председатели облисполкомов были депутатами Верховного Совета Беларуси. На них теперь и готово было ориентироваться партийное большинство как на последнюю надежду удержать власть.

Но хозяйственники-то терпеть не могли партийное руководство!

Ведь именно ими командовали из партийных комитетов, они были вынуждены исполнять решения пленумов и съездов. Именно они отвечали за уровень жизни, который от всей этой партийной дури стремительно падал. Сейчас, когда после путча партийная власть рушилась, глупо было этим не воспользоваться, чтобы, что называется, за все унижения расплатиться. И сдать цековцев со всеми потрохами…

Двадцать шестого августа 1991 года правительство БССР во главе с председателем Совета Министров заявило… о своем выходе из коммунистической партии.

Таким образом, «советские хозяйственники» (совместно с оппозицией БНФ) похоронили КПБ^[3]. Оказалось, можно жить без бесконечных «накачек» па совещаниях в обкомах и ЦК.

Советские до мозга костей хозяйственники, пожалуй, даже были благодарны Позняку за его антикоммунизм, и если бы Зенон Станиславович тут приостановился, не требуя поголовного изгнания бывших коммунистов из исполнительной власти, они носили бы его на руках. Возможно, даже кем-нибудь избрали бы! Но история не знает сослагательного наклонения, а приостанавливаться, «почувствовав момент», лидер БНФ никогда не умел…

Все недовольны «беспартийным» Шушкевичем

После добровольной отставки спикера Николая Дементея никого на его место сразу избрать не смогли. Ни Шушкевич, ни Кебич не набирали нужного большинства голосов. И тут опыт прожженного аппаратчика подсказал Кебичу единственное верное в тот момент решение: снять свою кандидатуру. Есть правительство, вот оно и будет править. И Кебич остался премьер-министром.

Председателем Верховного Совета Беларуси стал Станислав Шушкевич.

Беспартийный спикер (партийность бывшего члена парткома Белорусского государственного университета исчезла как-то сама собой) — это было совсем ново. Но как раз беспартийность ему крупно помешала.

Дело в том, что формально он был ставленником демократического крыла Верховного Совета. А по сути же его избрали в результате компромисса парламентского большинства с… самим же парламентским большинством.

Парламентское большинство, согласившееся на двухголовую модель управления государством (Шушкевич + Кебич = руководство страны), считало, что оно имеет право требовать от Шушкевича бесконечной благодарности и лояльности к себе. Шушкевич же занял принципиальную позицию: он — председатель всего Верховного Совета и должен руководить им, учитывая все точки зрения.

Надо ли говорить, что такая «принципиальность» неизбежно вызвала недовольство второй по численности группы влияния — парламентской оппозиции БНФ. Фронтовцы во главе с Позняком заявляли, что Шушкевич предаст национальные интересы, пытаясь опираться на старое номенклатурное большинство парламента.

Недовольство дошло до того, что Шушкевичу даже отказали в интеллектуальной поддержке: он просил для себя советников из числа фронтовских интеллектуалов (в частности, речь шла о заместителе Позняка — молодом оппозиционном деятеле Винцуке Вечерко^[4]). Позняк не мог допустить, чтобы его однопартийны работали на чей-либо авторитет, кроме авторитета самого лидера БНФ. Тем более что формально Шушкевич занимал в Верховном Совете ту нишу, на которую претендовал сам Позняк^[5].

Была и третья группа недовольных. Парламентская молодежь, молодые депутаты во главе с двумя уже знакомыми читателю юристами — председателем комиссии по законодательству Дмитрием Булаховым и кандидатом наук Виктором Гончаром. Дмитрий Булахов откровенно претендовал на парламентское лидерство, что не могло не раздражать номенклатурное большинство. Блестящий оратор, Гончар, пожалуй, ему в амбициях не уступал, а логикой и убедительностью превосходил. И журналистки даже спорили между собой, кто именно — Дима или Витя — имеет шанс стать первым президентом разом ставшей суверенной страны.

Этим лидерам новой политической элиты казалось, что Шушкевич должен сделать ставку на них. Но Шушкевич этого не хотел. Будучи политическим новичком, опираться на таких же, только более молодых и амбициозных, он не собирался. Потому что сам задумывался о возможности участия в президентских выборах.

Новое поколение ищет «таран»

О Лукашенко как о возможном претенденте на президентский пост тогда мало кто думал.

Гончар и Булахов — думали.

Они точно знали, что нужен таран, силы которого хватило бы, чтобы снести старую посткоммунистическую систему и привести к власти — их. Разумеется, речь шла о новой генерации политиков, и предполагалось, что уж эта генерация «наведет порядок» и сумеет провести реформы в Беларуси.

Гончар и Булахов, видимо, понимали, что непосредственное разрушение старой властной структуры, расчистка, что называется, «политического пространства» — работа черновая и даже грязная. Сами они не то чтобы брезговали такой работой, но в силу личностных особенностей были на нее не способны. И вместе с тем они понимали, что такой демагог-популист как Лукашенко и есть нужная фигура. Во всяком случае, с ролью «тарана» справится.

Вспоминает депутат Анатолий Лебедько:

«Четко проходил водораздел: вот те, кто хотели двигаться вперед, разрушить ненавистное старое, и те, кто мешал этому процессу. Если почитать прессу или стенограмму сессий, легко увидеть, что основной помехой тогда считалась партия власти и ее номенклатура. Кебич как исконно партийный продукт и его окружение казались главным препятствием. Всем казалось, что достаточно отстранить эту старую номенклатуру, и движение будет очень быстрым».

В стоявшей у власти посткоммунистической команде не было места для молодых. В принципе — не было. Те, кто по возрасту не успел дорасти до уровня секретаря обкома или горкома партии, кто не был представлен лично Кебичу, могли мало на что рассчитывать. Опытный функционер требовал от соратников опыта, а где же его по молодости возьмешь?

К тому же у Кебича было старое представление о власти: если человек туда рвется, значит, ему что-то нужно. Что? Ведь каждый способен удовлетвориться чем-то небольшим, пределом мечтаний может быть должность, награда, звание, премия. Помоги человеку осуществить мечту — и он перестанет требовать власти. Иногда получалось неплохо. Как анекдот рассказывают: видный деятель оппозиции, бывший бухгалтер, претендовавший чуть ли не на пост министра финансов в «будущем правительстве народного доверия», ходил в кабинет премьера и часами втолковывал ему, что и сам Кебич, и его правительство ничего не понимают в реформе финансовой системы страны. В какой-то момент Кебичу это надоело. Премьер перегнулся через стол и, ласково глядя в глаза оппозиционеру, спросил: «Юра, может, вам квартира нужна? Вы скажите…» После этого экс-бухгалтер главу правительства не тревожил: говорят, квартиру получил…

Но Гончар и Булахов хотели большего. Не квартиры были им нужны. Им хотелось управлять страной, обладать всей полнотой власти.

Того же хотел Лукашенко. «Уже тогда было явно видно, что Лукашенко жаждет власти, — говорит Петр Кравченко. — Как шестнадцатилетний юноша хочет близости с женщиной, так и Лукашенко всеми фибрами души, каждой клеточкой своего организма возжелал власть как таковую. Ибо власть для него была наслаждение, в определенном смысле как самоцель и как наслаждение материальными благами».

Вспоминает Станислав Шушкевич:

«Это было сразу после истории с огурцами, которые он мне привез. Лето 1990 года, самое огуречное время. А у меня как раз тогда жена уехала, и я был дома один в своей двухкомнатке на Одоевского^[6]. Вечером ко мне приехали Гончар и Лукашенко. Они хотели повышения, должностей, дела и — брать власть. Я все интересовался: ради чего? Какая цель? Что будем делать? Почему таким вот сообществом? Почему не шире, не опираясь на более серьезные политические силы? Они соглашались, что никакой опоры у них нет, но вот, мол, власть валяется, помоги ее поднять, продвинь ты нас, ради бога, приложи усилия…»

«Власть валяется» — значит, слабая власть, не умеет защищаться, не умеет работать сама на себя. А так, по мнению «волков», быть не должно. Власть нужно поднять из-под ног, почистить и взять в свои руки — железной хваткой, чтобы уже никому не отдавать.

Здесь нам важнее всего то, что Гончар пришел к Шушкевичу не один, не с Булаховым или кем-то еще из «молодых волков», а именно с Лукашенко. И Лукашенко, которого Шушкевич приглашал поговорить вдвоем (в качестве ответной любезности за огурцы), пришел не один, а с Гончаром. Но Шушкевич никакой опасности для себя не ощутил и никакого «тарана» в Лукашенко не увидел.

А напрасно. «Волки» почувствовали запах власти и начали сбиваться в стаю. И к Шушкевичу в тот вечер приехали два вожака, одному из которых предстояло захватить всю добычу.

Всем сестрам по серьгам

«Молодые волки» хотели власти. Искренне. Не скрывая того.

Они только не решили в тот момент, что такое — власть. Они этого еще не знали.

Кебич, что такое власть, — знал. И, оставшись премьером, умело провел негласное разделение сфер влияния между правительством, Верховным Советом в лице его председателя и оппозицией. Оставив за Советом Министров основу любой власти — экономику.

Правительство занялось своим любимым делом. Оно управляло государственной собственностью, распределяло фонды (вернее, то, что от них осталось) и деньги. Властью было право чиновника выдать лицензию, наложить визу, санкционировать… Что? Любые экономические действия частника. А частник был готов платить, только бы обойти конкурента и стать монополистом. Люди наживали состояния, и те, кто регламентировал этот процесс, зарабатывали вместе с ними. Шло первичное накопление капитала…

Шушкевич и оппозиция фактически не контролировали ничего.

Шушкевичу отводились представительские функции и вопросы «демократизации» общества и государства. Это, собственно, и было бы его компетенцией, и Шушкевич удовольствовался бы этим. Но Верховный Совет все-таки считал себя главным органом государственной власти. Поэтому депутаты возлагали на Шушкевича ответственность за все происходившее в государстве.

Ситуацию усложняли бесконечные интриги и козни спецслужб. И можно представить, сколько неприятностей все это добавляло отнюдь не искушенному тогда в аппаратных играх профессору физики^[7].

Что до парламентской оппозиции, к которой, по мнению большинства, примыкал и Шушкевич, то ей отдали на откуп все, что касалось образования, культуры и вопросов исторического наследия и государственности. В частности, оппозиция осуществляла контроль за соблюдением принятого Верховным Советом 11-го созыва Закона «О языках». Надо сказать, что соблюдения закона строжайше требовало правительство. Чиновники на местах и в министерствах получали соответствующие директивы от начальства, крайне заинтересованного в том, чтобы национально озабоченная интеллигенция чем-нибудь занималась и не вмешивалась в экономику.

Работы действительно хватало. Русскоязычная часть общества оказалась совершенно не готовой к поголовной «белорусизации», поэтому руководители комиссии по образованию и культуре — поэт Нил Гилевич, историк Олег Трусов и заместитель Зенона Позняка переводчик Левон Борщевский — воспринимались на местах (особенно в вузах) как «комиссары в пыльных шлемах», прибывшие расстрелять тех, кто не в состоянии читать курсы физики или микрохирургии глаза на государственном белорусском языке. Это вряд ли соответствовало истине, но перепуганной педагогической общественности было не до нюансов.

Чтобы понять дальнейшее, необходимо пояснение.

Культурно-генетическую память о прежних временах у белорусов вышибли еще в эпоху великих сталинских чисток. Сегодня трудно назвать, кого из белорусских интеллигентов 20-30-х годов не коснулись репрессии. Янка Купала, великий романтический поэт белорусского народа, не только смирил свой талант, но даже в порыве отчаяния дважды пытался покончить с собой — во второй раз, увы, у него это получилось. Сослано, расстреляно, сгноено в тюрьмах и лагерях больше двух третей белорусских писателей.

Уходили из жизни носители белорусского языка и белорусской культуры. Белорусское слово выводилось из употребления, а на смену ему шла «тросянка» — так в Беларуси называют аналог украинского «суржика» — не белорусский и не русский язык, говор-самосей, подчиняющийся собственной воле, как сорняк, выросший на грядке. «Тросянка» не знает ни фонетических, ни грамматических законов, а потому культурными людьми — и русскими, и белорусами — воспринимается как символ абсолютной безграмотности.

Шаг за шагом Беларусь, на протяжении последних двухсот лет своего существования не только лишенная государственности, но и подвергавшаяся то полонизации, то русификации, лишалась главного признака национальной идентичности — языкового.

Теперь и непосвященному понятно, почему «революционные» попытки депутатов возродить языковую культуру собственного народа наталкивались на ожесточенное сопротивление, как будто насаждалось что-то не забытое даже, а вовсе чуждое. И хотя практическую работу по реализации «программы национального возрождения» должна была вести исполнительная власть, подчинявшаяся Вячеславу Кебичу, политическую ответственность за «национализацию» пришлось взять на себя именно оппозиции.

Таким образом, все были при деле. Правительство правило, Шушкевич представительствовал и пытался распутывать клубки интриг, оппозиция сражалась за родной язык и национальное самосознание… Одновременно все увлеченно занимались парламентскими интригами.

Ничего не досталось только «молодым волкам». Вообще ничего, кроме свободного микрофона в Овальном зале. Они могли выступать сколько угодно — их слушали с нескрываемой иронией и принимали «на ура» лишь тогда, когда «волки» откровенно перебегали на чью-нибудь сторону. Как это было, когда они примкнули к Шушкевичу в истории с несостоявшимся референдумом.

Референдум первый, несостоявшийся

С инициативой провести референдум по роспуску Верховного Совета вышла парламентская оппозиция БНФ: Позняк был уверен, что, победив на досрочных выборах, можно будет сформировать парламентское большинство из числа членов БНФ и его сторонников.

Восемнадцатого декабря 1991 года в Минске с рабочим визитом побывал государственный секретарь США Джеймс Бейкер. Главной целью его визита были гарантии контроля за ядерным оружием, унаследованным Беларусью от СССР в результате Беловежских соглашений. Вместе с тем визит госсекретаря США стал знаком фактического признания суверенитета белорусского государства. Это оппозицию и подстегнуло.

Накануне визита Бейкера командой Позняка была развернута кампания по дискредитации правительства Кебича. За правительство вступилось парламентское большинство. Совет Министров опубликовал «Заявление» с изложением своей позиции по основным вопросам политической и экономической жизни в стране. Это была вполне рыночная, хотя и умеренная программа.

Но страсти не утихли. И после визита Бейкера противостояние парламентского большинства, поддерживающего правительство, и оппозиции БНФ продолжались. Это понятно: ведь теперь речь шла о реальной власти над реальным государством, а не над квазигосударственным образованием, каковым являлись республики в составе Советского Союза.

И вот 23 февраля 1992 года сформированная БНФ инициативная группа начинала сбор подписей граждан в поддержку проведения референдума. В короткие сроки активисты Народного фронта собрали свыше 440 тысяч подписей.

Лично Вячеслав Кебич угрозы референдума не испугался. Правительство продолжало работать, вести консультации с оппозицией. Премьер считал, что находится на пике популярности, оценивая свои шансы, был уверен, что даже в случае досрочных выборов останется главным претендентом на пост руководителя правительства.

Зато инициатива референдума всерьез напугала парламентское большинство. Только-только депутатский мандат начал давать реальную власть — и теперь с ним расставаться?!

Не был заинтересован в досрочных выборах и Шушкевич. Он хорошо понимал, что того компромисса, благодаря которому он стал номинальным главой белорусского государства, больше не будет. Кто бы ни победил на предстоящих выборах, Шушкевич вряд ли прошел бы в председатели Верховного Совета.

Но новый спикер был уже далеко не просто скромным профессором физики БГУ. Годы депутатства в Москве, да и в белорусском Верховном Совете не прошли бесследно. Недаром своим «великим» учителем он считает бывшего председателя Верховного Совета СССР, а потом узника «Матросской тишины» Лукьянова: «У него я научился манипулировать Верховным Советом».

Шушкевичу удалось невероятное — он сумел на какое-то время сплотить вокруг себя не только проправительственную фракцию «Беларусь», но и «молодых волков». Основной удар принял на себя Дмитрий Булахов, убедительно — для большинства — изложивший, почему референдум проводить не следует.

Естественно, что после такого любой компромисс между оппозицией и «волчьей стаей» Гончара с Булаховым стал невозможен.

Стая выбирает вожака

А что же Лукашенко? Играл ли он в этот период сколько-нибудь заметную роль среди «молодых волков»?

Станислав Шушкевич считает, что нет.

«Он смотрел в рот Гончару и кивал на каждое его слово, как бы подтверждая, что все будет делать, что говорит Гончар», — вспоминает Шушкевич ту самую встречу в двухкомнатной квартире на улице Одоевского.

Шушкевич и ошибся, и не ошибся. Да, сам Лукашенко еще не играл особой роли, но на него играли другие. Как уже говорилось, «молодые волки» тогда собирались использовать Лукашенко лишь в качестве тарана — чтобы сломать старую машину исполнительной власти и взять власть в свои руки. Пока еще — в союзе с Шушкевичем. Идея принадлежала Виктору Гончару.

Их коллега по парламенту Леонид Синицын сегодня осмысливает ситуацию так:

«В стране практически была анархия. Старая власть не знала, куда двигаться. Нужен был тот, кто возьмет эту власть. Я, например, тогда абсолютно ясно видел, что ресурс легитимного насилия в обществе растет. И под этот ресурс явно появился лидер такого склада — Лукашенко».

Ему вторит Анатолий Лебедько:

«Тогда Лукашенко и его шансы стать во главе команды смотрелись предпочтительнее любой иной из кандидатур».

Таким образом, «молодые волки» сходились в главном: власть валяется и ее надо взять. Выставить вперед лучше всего Лукашенко.

Шушкевич понял их слишком хорошо, почему и отказался от дальнейшего сотрудничества.

Теперь пришла пора задуматься над тем, кто же они такие — «молодые волки»?

У каждого в группе была своя четко определенная функция.

Виктор Гончар был ее лицом. Красивый, не достигший еще сорока лет (они все тогда еще не достигли сорока лет и годились некоторым членам правительства Кебича в сыновья), Гончар был крайне эффектен, когда выходил к микрофону. Седовласым председателям колхозов он объяснял, почему голосовать нужно так, а не иначе, сыпал ссылками на законодательные акты, в результате те готовы были проголосовать если не за все, то за многое.

Дмитрий Булахов не обладал блестящей логикой Гончара, но был хорошо подготовлен к должности председателя комиссии по законодательству своей деятельностью в прокуратуре. Допросы, как и спектакли на любительской сцене, учат чувствовать партнера. Поэтому они с Гончаром работали в паре. Если нужный закон не проходил, а у докладывавшего Булахова не хватало аргументов, к микрофону в партере подходил Гончар, который добавлял то, что забыл либо не успел сказать коллега. Поскольку Булахов при этом проводил кулуарную работу среди председателей других комиссий, закон, как правило, принимался.

Судя по всему, Булахов и Гончар кандидатуру на роль тарана подбирали долго. Одно время таким кандидатом они считали Геннадия Карпенко, председателя постоянной комиссии по науке и научно-техническому прогрессу — доктора технических наук, лауреата Государственной премии БССР, бывшего директора Молодечненского завода порошковой металлургии^[8]. Однако в какой-то момент им показалось, что Карпенко с этой ролью не справится — слишком вял. И тогда они нашли Лукашенко: более амбициозного, гораздо более работоспособного, и главное — твердо знающего, что второго шанса у него не будет, а потому, как он сам любил выражаться в те времена, «отвязанного», то есть, абсолютно раскрепощенного и не связанного никакими личными и моральными обязательствами.

О роли Леонида Синицына они, вероятно, не догадывались. Знали, конечно, что есть такой депутат, не красующийся у микрофона, но почему-то пользующийся уважением «их кандидата». А Синицын между тем уверен, что именно в разговоре с ним, еще в 1991 году, родилась идея будущего президентства Лукашенко, когда и был впервые намечен путь к достижению этой, тогда пока еще запредельной и немыслимой для нашего героя, цели.

Так ли было на самом деле или не совсем так, судить трудно. Писатель-публицист Евгений Будинас, например, утверждает, что автором идеи лукашенковского президенства, впервые предложившим ее нашему герою, был все-таки Виктор Гончар. Но свет на то, почему Синицын и Лукашенко так быстро нашли общий язык, признание Леонида Синицына проливает.

Была и еще одна причина для сближения. Синицын умел, не выступая на первый план, аккуратно «провести свою линию» среди депутатов, что не мог не оценить Лукашенко. Так же как он не мог не понять, что Синицын обладает несомненными организаторскими способностями, в чем ни один, ни второй из уже известных читателю юристов не мог с ним сравниться.

До середины 1993 года Гончар и Булахов двигались с Синицыным практически параллельно. Была пока только общая цель: «поднять власть из грязи» со всеми вытекающими последствиями.

Вокруг «лежащей в грязи власти» стояли Кебич, Шушкевич и Позняк. Всем вокруг казалось, что вожделенную ставку разыграют именно эти три человека. Хотя бы потому, что Кебич контролировал административный ресурс, Шушкевич уже был номинальным главой государства, а потому мог сплотить вокруг себя ту номенклатуру, которая почему-либо была недовольна Кебичем. Позняк же руководил единственной разветвленной политической партией, способной собрать необходимое число подписей и провести полноценную агитационную кампанию^[9].

Нужно было дождаться момента, когда они начнут топить друг друга, чтобы вклиниться между ними и выиграть, используя их в качестве крайне выгодного фона. И тогда Лукашенко, уже входящий в десятку наиболее популярных людей в Беларуси, получал шанс стать не только первым, но и единственным кандидатом на президентский пост…

Которого все еще не было. Значит, его следовало ввести. Но сначала разобраться с соперниками.

Расстановка сил перед схваткой

Итак, остаются три основных соперника, один из которых, впрочем, соперником не выглядит. Зенопа Позняка слишком легко скомпрометировать во мнении русскоязычной части белорусского общества: парламентская оппозиция БНФ вся в борьбе за полноценную реализацию Закона «О языках».

Это и стало одним из основных лейтмотивов будущей избирательной кампании Александра Лукашенко^[10]. Поскольку языковая программа была единственным, за что Фронт нес в глазах электората хоть какую-то ответственность, Позняка били по «национальному вопросу»^[11]. Лукашенко сумел использовать идею государственного двуязычия и, благодаря этому, получить поддержку тех, кто боялся превращения БССР в национальное (в понимании Позняка) государство.

Оставались два соперника, казавшиеся в тот момент практически неустранимыми, — спикер парламента Станислав Шушкевич и премьер-министр Вячеслав Кебич. Внешне у них были почти идеальные отношения. На самом деле они уже знали, что они — соперники.

Однажды в частной беседе госсекретарь в правительстве Кебича, «правая рука» премьера Геннадий Данилов, бывший одним из ключевых политических игроков описываемого времени, сказал мне:

— Все-таки зря мы тогда убрали Шушкевича. С ним можно было работать.

Вероятно, он не договорил до конца свою мысль. Нужно было добавить: «И зря ввели президентский пост».

Но Кебич охотно согласился с введением президентского поста в Беларуси. А поскольку правительство де-факто контролировало большинство депутатского корпуса, этот вопрос можно было считать предрешенным. Нужно было лишь убрать основного соперника, которым тогда считался Шушкевич.

«Мы часто беседовали с Кебичем, — вспоминает тот. — И как бы мы ни противоречили друг другу в политической линии, в политической направленности действий, я всегда понимал, что в плане человеческом это умный человек».

Вероятно, то же самое Кебич думает — особенно сейчас — и о своем тогдашнем оппоненте. Тогда он — по-моему, это очевидно, — думал по-другому. Об этом свидетельствует депутат Валерий Павлов, тогда первый заместитель начальника управления в аппарате правительства:

«Кебич недолюбливал, причем однозначно недолюбливал Шушкевича. Это проявлялось во всем.

Мы, например, с Кебичем говорим на русском языке, раздается звонок по “прямой линии” Шушкевича, премьер переходит на белорусский язык и демонстративно старается как можно быстрее закончить эту болтовню».

Было соперничество и в окружении обоих лидеров. Все они оказывались обреченными встретиться в «схватке бульдогов под ковром». Вызревала главная тема этих подковерных схваток.

Разумеется, этой темой была тема коррупции.

Схватка начинается: Лукашенко нашли работу

Тема возникла несколько раньше. Первая парламентская комиссия по борьбе с коррупцией была создана в 1990 году. Комиссия ничем особенным себя не проявила — быть может, именно потому, что никто в тот момент не был заинтересован в широком раскручивании этой темы.

Затем ее подхватил Белорусский народный фронт. Свидетельствует Валентин Голубев:

«Эта тема постоянно превалировала у Позняка. Но к большинству высказываний Позняка и Народного фронта в Верховном Совете относились со скепсисом или недоверием. И к его постоянному нагнетанию ситуации — все, мол, крадут, крадут, крадут, все ворюги, ворюги, ворюги — мы привыкли. Еще на этой теме пытался набирать очки депутат-рабочий Сергей Антончик^[12]. А у большинства членов оппозиции стремления копаться в чьей-то личной жизни, в чьем-то белье не было.

Зенон Позняк считал, что, критикуя власть, показывая ее продажность, он власть подрывает, набирая очки в свою пользу. В то, что власть крадет, люди, конечно, верили. Но в лице Позняка далеко не все видели защитника, человека, который может сделать лучше».

Говорит Станислав Шушкевич:

«То, что берут взятки, было ясно. Я был тогда, можно сказать, организационным романтиком, мне казалось, что это можно пресечь в корне. Но я думал, что лучше всего это может сделать парламентская комиссия. И поэтому я считал, что такая комиссия нужна».

Именно Станислав Шушкевич после того, как в очередной раз тема борьбы с коррупцией была озвучена на заседании Верховного Совета, публично высказал идею создания временной парламентской комиссии по борьбе с этим злом.

Связано это было с тем, что «Народная газета»^[13] неожиданно напечатала статью о том, что супруга премьер-министра Елена Кебич якобы пролоббировала закупку большой партии оправ для очков по завышенной цене. Последовавшее за скандалом служебное расследование продемонстрировало ее полную невиновность.

Но дело было сделано: тема коррупции вброшена на политическое поле. Никого не интересовала виновность либо невиновность жены премьера, всеобщее внимание привлекала сама тема. Четвертого июня 1993 года Верховный Совет создал Временную комиссию для изучения деятельности коммерческих структур, которые действуют при республиканских и местных органах власти и управления. Постановление об этом, как и положено по должности, подписал Станислав Шушкевич.

По предложению Анатолия Лебедько председателем комиссии избирается Александр Лукашенко. Шушкевич его кандидатуру поддержал. Вот как он аргументировал это свое решение пять лет спустя:

«Оседлать тему коррупции Лукашенко было легче, чем Фронту: он по природе своей обязан был быть лично коррумпированным, как директор совхоза. Не потому, что именно он, а любой директор совхоза знал механизмы на себе. Во Фронте таких людей не было»^[14].

Поддержка кандидатуры Лукашенко со стороны спикера парламента была весьма решительной и даже резкой.

Вот как вспоминает об этом тогдашний коллега Лукашенко по комиссии Сергей Антончик:

«Есть две версии по поводу того, почему Шушкевич повел себя так. Согласно первой, он действовал спонтанно. Согласно второй версии, с помощью Лукашенко он хотел укрепить свои позиции в Верховном Совете. Ведь за Лукашенко стояла группа людей — Гончар и другие»^[15].

Вторая версия кажется более убедительной. Но вернемся к тому, о чем говорит Шушкевич: «Глупостью было, что отсутствовал закон или регламент для такой комиссии. Обязательно должен быть регламент».

«Организационный романтизм» дорого потом обойдется и Верховному Совету, и его председателю. Но тогда казалось, что главное — сделано: тема коррупции окончательно зафиксирована в общественном сознании, причем зафиксирована применительно к супруге премьер-министра. Счет 1: 0 в пользу Станислава Шушкевича.

Так наш главный герой обретает, наконец, дело, определившее все в его судьбе. Из рук тех, кто в тот момент даже не задумывался над возможными последствиями…

1. Начало пути
2. Разминка перед забегом
3. Депутат от Шклова ищет себя
4. «Молодые волки» сбиваются в стаю
5. Драка бульдогов под ковром
6. Тема всей жизни
7. Перед решающим стартом
8. На старте
9. Окончательный выбор