1. У нас такое не сработает

Мой прекрасный Белград вряд ли находится в вашем «ТОП-10» городов, которые обязательно нужно посетить за свою жизнь. Бывают ведь и суровые места: например у нас, сербов, репутация ребят, вечно создающих проблемы. Неслучайно мы назвали улицу именем Гаврило Принципа — человека, который фактически развязал Первую Мировую войну. Есть улица, названная именем группы революционеров, к которой он принадлежал. А ещё у нас есть память о бывшем диктаторе, Слободане Милошевиче, маньяке, который предложил миру «этническую чистку», начал четыре катастрофические войны с соседями в 90-х и вызвал множество бомбардировок со стороны НАТО, которые разрушили город.

Ничего подобного не случалось с группой юных египтян, которые приехали в Белград в июне 2009 года. Они приехали не на расслабляющих летний отдых. Они приехали планировать революцию. Учитывая их особую повестку дня, первое место, которое я захотел им показать, было последним, которое я порекомендовал бы любому другому посетителю: Площадь Республики. Чтобы представить, на что похоже это неприятное и уродливое место, возьмите Таймс Сквер, многократно уменьшите его, высосите всю энергию, выбросьте подсветку и огоньки и оставьте только следы и грязь. Египтяне были совершенно не против — единственное, что их занимало, это идея свергнуть собственного диктатора, Хосни Мубарака. Для них Площадь Республики не была просто какой-то достопримечательностью — это была начальная точка ненасильственного движения, которое изначально состояло всего лишь из группы молодых людей, потом выросло в огромную политическую силу, которая совершила немыслимое и свергла Милошевича. Я был одним из лидеров этого движения, и мои египетские друзья надеялись, что смогут многому научиться у нас, сербов.

Я увёл их в тихий угол площади, подальше от шумных кафешек с вечно снующими официантами и начал рассказывать. «Когда-то,» — говорил я, указывая на магазины «Armani», «Burberry», «Max Mara», которые рассыпались по площади, — «в Сербии было так плохо, что стоимость фунта картошки могла вырасти от 4 000 до 17 000 000 000 динаров всего за год. Плюс ко всему, мы находились в состоянии войны с соседней Хорватией. И если вы пытались хоть как-то высказаться против политики, которая привела нас к краху экономики и ослаблению безопасности, вас бы наверняка арестовали или избили, а может, даже хуже. В 1992 году я был студентом-биологом, а будущее для юных сербов тогда выглядело очень мрачно».

«Да,» — засмеялся один из египтян, — «мы знаем, каково это». Я рассказывал дальше, и египтяне всё время понимающе кивали. Я говорил, что когда мы столкнулись с террором Милошевича, сначала мы ощутили апатию. Нужно учитывать, что ни я, ни мои друзья не могли предположить, что когда-нибудь начнут политическое движение. Мы не были политиками — мы были студентами и делали то, что делают студенты: поздно вставали, много пили и ходили на свидания. Если бы меня спросили тогда, что может заставить меня пойти на Площадь Республики, я бы точно не сказал «протест» — сказал бы «рок-концерт».

Я попытался объяснить египтянам, почему любил «Rimtutituki», группу, чьё музыкально звучащее название имеет вольный перевод вроде «Я вставил в тебя член». Я очень надеялся, что три или четыре женщины среди моих гостей, которые носили хиджаб — специальную одежду мусульманских женщин — не были слишком ошарашены. В 1992 году «Rimtutituki» была одной из крутейших вещей в городе — кучка громких парней, которые играли быструю музыку на гитарах и были известны скандальными текстами. И однажды, когда мы с друзьями узнали, что будет бесплатный концерт, мы немедленно ушли с пар, чтобы отправиться на Площадь Республики и увидеть своих кумиров живьём.

То, что произошло дальше, шокировало нас. Вместо того чтобы дать очередное весёлое выступление, члены группы выехали на площадь на крыше грузовика и были похожи при этом на каких-то генералов-завоевателей, а не на панк-музыкантов. Потом грузовик начал ездить кругами, и ребята спели лучшие из своих песен, при этом произнося такие заявления, как «Если я буду стрелять, у меня не будет времени трахаться» и «Под шлемом нет мозгов».

Не нужно было быть гением, чтобы понять, что происходит. Бушевала война, Белград был полон солдат и танков, направлявшихся на фронт, и группа панк-музыкантов высмеивала всю эту военщину, высказывалась в пользу мирной и счастливой жизни. И это всё — при диктатуре, когда говорить такое означало навлечь на себя большие проблемы. И пока я шёл за грузовиком, воодушевлённый выступлением моих любимых музыкантов, меня настигла череда прозрений. Я понял, что политическая активность не должна быть скучной: напротив, гораздо действеннее она будет в форме клёвого панк-рока, чем в форме обычной скучной демонстрации. Я понял, что даже в самых ужасных условиях жизни возможно заставить людей не быть равнодушными. И я понял, что когда много людей вовлечено и они объединяются, чтобы сделать что-то, изменения неизбежны.

Конечно, я по-настоящему не понимал всех этих вещей — по крайней мере тогда. Потребовались годы, чтобы обдумать те ощущения, которые возникли у меня в тот день на Площади Республики, чтобы я осознал все свои прозрения и смог превратить их в действия. Но стоило мне один раз стать свидетелем возможности успешных и привлекательных ненасильственных акций протеста, как вернуться в прежнее состояние апатии стало невозможно. Мы с друзьями чувствовали, что должны сделать что-нибудь, чтобы свергнуть Милошевича.

Нужно отдать должное Милошевичу — он очень старался, чтобы вызвать в нас ярость. В 1996 году он не признал результаты парламентских выборов, потому что в обратном случае многие из его прихвостней оказались бы заменены членами оппозиции. Когда активисты вышли на улицы в знак протеста, полиция жёстко разогнала их. В 1998 году Милошевич стал ещё ближе к диктатуре, объявив, что теперь правительство имеет полный контроль над всеми сферами шести университетов Сербии, как академическими, так и административными. С этим я и мои друзья смириться не могли. Собравшись в маленькой задымленной квартирке в Белграде, мы решили начать движение.

Мы назвали наше движение «Otpor!», что означает «сопротивление», и придумали логотип: классный чёрный кулак, мощный символ социальных изменений, который служил всем, начиная от партизан, сражающихся против нацизма в оккупированной Югославии времён Второй Мировой войны, и заканчивая Чёрными Пантерами в 1960-х. Создавая кулак для нашего движения, мы взяли рисунок моего лучшего друга, Дуды Петровича, который нацарапал его на клочке бумаги, чтобы впечатлить одну из девушек нашего движения. Это был угловатый кулак, и он был прекрасен.

Я говорил своим египетским друзьям, что все эти разговоры о символах могут показаться поверхностными, но брендинг был важен для нас. Люди всего мира, видя красно белую волну, сразу узнают «Кока-Колу»: так же и мы хотели создать символ, который люди сразу ассоциировали бы с нашим движением. При этом мы понимали, что даже если мы попросим всех наших знакомых и родственников выйти и поддержать движение, на марше в итоге будет не больше тридцати человек. Правда, мы могли нарисовать баллончиками триста сжатых кулаков за вечер, и однажды, проснувшись ранним ноябрьским утром, жители Белграда увидели, что вся Площадь Республики разрисована граффити из кулаков. Во время, когда Милошевич подминал под себя всех своим террором, это дало людям ощущение, что существует некая большая и хорошо организованная сила, которая скрывается совсем рядом. И совсем скоро случилось именно так.

Видя на всех стенах рисунок сжатого кулака и слово «сопротивление», молодые люди хотели узнать больше об этой новой волне. Они хотели присоединиться. Чтобы отсеять позёров, фриков и, что самое страшное, потенциальных информаторов полиции, мы заставляли всех проходить испытание. Чтобы доказать свою серьёзность, каждый кандидат должен был самостоятельно нарисовать кулак в случайном месте в городе. Но мы не только разрисовывали город символами. Совсем скоро вокруг нас начали собираться преданные люди, которые верили, что сместить режим — возможно.

Когда костяк группы был собран, настало время принять важное решение: каким движением мы хотим быть? Одно было для нас очевидно: наше движение будет ненасильственным. Не только потому, что мы крепко верили в мирную революцию, но ещё и потому, что сражаться с человеком, которому служат десятки тысяч полицейских, сотни тысяч солдат и бог знает сколько головорезов — это очень плохая идея. Мы не смогли бы переиграть Милошевича, но мы могли попытаться создать движение настолько популярное и сильное, что ему не осталось бы ничего другого, кроме как уступить, принять открытые и честные выборы и остаться побеждённым.

Следующим шагом мы решили, что «Отпор» не будет движением, в центре которого стоят харизматичные лидеры. Это было практическое решение: мы понимали, что нас будет становиться больше, и однажды полиция начнёт на нас охоту, однако движение, в котором нет узнаваемых лидеров, властям будет сложно снести одним махом. Арестуй одного — и его место займут пятнадцать новых. Но чтобы спрятаться на видном месте, нам нужно быть хитрыми. Нам нужно было организовать серию небольших творческих столкновений с режимом. Мы хотели запечатлеть тот памятный момент с «Rimtutituki», это особенное, полное надежды чувство, что сопротивление не напрасно и что победа близка.

Указав в противоположный конец площади, я попросил египтян взглянуть на приземистый заброшенный торговый комплекс из 80-х, сразу за стоянкой такси, обшитой чёрным стеклом. Именно здесь 15 декабря 1998 года меня арестовала полиция Милошевича. Это было морозное утро, «Отпор» существовал уже три месяца, и мы собрали достаточно сторонников и влияния, чтобы организовать небольшую акцию протеста на дороге, ведущей от Площади Республики. Я не был здесь раньше. Когда я добрался до места встречи, несколько полицейских набросились на меня и затащили в пропахшую мочой тюремную камеру всего в нескольких минутах ходьбы, где развлекались тем, что избивали меня. Казалось, это будет продолжаться вечно. На счастье, мягкая ткань моих свитеров поглотила часть ударов их тяжёлых ботинок. Наконец они меня отпустили, но только после того, как один полицейский сунул дуло пистолета мне в рот и сказал, что если бы мы были в Ираке, он пристрелил бы меня прямо здесь.

Египтяне оживились. Эта история избиения напомнила им о доме, о печально известных силах безопасности Мубарака. А мы, сербы, пережили подобное. Один из египтян выглядел интеллектуалом, худой, в очках с проволочной оправой. Тайная полиция Мубарака имела особую неприязнь к студентам, и по реакции человека я мог судить, что он имел подобные стычки с копами. Глядя прямо на него, я продолжил историю о движении «Отпор» и о том, как с ростом нашей популярности стали происходить неожиданные вещи. Чем больше полиция старалась напугать нас и прогнать с Площади Республики, тем больше мы возвращались.

Когда «Отпор» был на пике своего влияния, наши маленькие демонстрации были самыми горячими точками в городе: если вас там не было, вы могли попрощаться со своей общественной жизнью. И, конечно, никого не было круче, чем те ребята, которые прошли через арест. Если тебя отправляли в тюрьму, это означало, что ты был храбрым, бесстрашным, таких людей считали даже сексуальными. Самые отъявленные ботаники, из тех, кто носят в школу собственный калькулятор и гордятся этим, однажды вечером могли попасть в полицейскую машину, а следующим уже быть нарасхват у самых привлекательных девушек в своём классе.

Я чувствовал молчаливый скептицизм своих египетских друзей, когда рассказывал это, и спросил интеллектуала в очках, могло бы быть так же у них дома. Парень сразу ответил, что нет. Он авторитетно заявил мне, что никто в Каире не хочет оказаться на стороне, противоположной Мубараку. И он был прав: даже самый жестокий силовик Милошевича вёл себя как волшебная зубная фея по сравнению с охранниками в тюрьмах Мубарака. Но на Площади Республики работал универсальный принцип, которым я хотел поделиться, и для него было неважно, чья полиция ужаснее. Я хотел, чтобы мои египетские друзья поняли вещь более простую и конкретную: я хотел, чтобы они поняли комедию. У многих людей, которые пропагандирует ненасильственное движение, есть общая черта: они цитируют Ганди или Мартина Лютера Кинга младшего как своих вдохновителей. Но эти парни, несмотря на многие свои достоинства, не были достаточно весёлыми. Если вы надеетесь развернуть массовое движение за короткий промежуток времени в эпоху Интернета и прочих отвлекающих факторов, ключевое ваше оружие — юмор.

Прогуливаясь по Площади Республики, я рассказал египтянам, как «Отпор» использовал множество элементов уличного театра. Мы не делали ничего слишком политического, потому что политика — это скучно, а мы хотели сделать всё весёлым и, что ещё важнее, смешным. В первые дни существования нашего движения я сказал, что смех — наше сильнейшее оружие против режима. Диктатура Милошевича питается страхом: страхом соседей, страхом слежки, страхом полиции — страхом всего. Живя в этом страхе, мы, сербы, выучили одну вещь: страх лучше всего побеждается смехом. И если вы не верите мне, попытайтесь придумать лучший способ успокоить друга, которого вот-вот отвезут в операционную. Если вы будете серьёзны и обеспокоены, он будет ещё больше бояться. Но если пошутите, он расслабится и, может, даже улыбнётся. Те же принципы подходят, когда дело касается политического движения.

Как же сделать что-то настолько мучительное, как жизнь под властью деспота, весёлой? Это и есть лучшая часть начала движения. Как наши кумиры из группы «Монти Пайтон», я и мои друзья объединили усилия и постарались придумать хорошие, цепляющие акции, которые могли бы оказать желаемый эффект. Например, в одном из протестов против Милошевича в сербском городе Крагуевац, активисты Отпора взяли белые цветы — узнаваемый атрибут презираемой жены диктатора, она каждый день носила пластиковый белый цветок в своей причёске — и прицепили их на головы индеек — птиц, чьё название является одним из худших оскорблений для женщины в Сербии. Украшенные индейки были выпущены на улицы Крауеваца, и публика лицезрела комичное представление, где безжалостные полицейские Милошевича, бегали за ними по улицам, спотыкались и падали, пока птицы громко кричали и разбегались. И самое прекрасное, что у полицейских не было выбора: если позволить птицам свободно бегать — это будет сигналом Отпору, что их неповиновение ненаказуемо. Но как только вы увидите грозного полицейского, преследующего индейку, словно персонаж из старого мультфильма, сможете ли вы вновь испугаться этого человека? Это пример креативного мышления, который уже на следующий превратил силы безопасности в анекдот на устах людей и журналистов, прибывших как раз вовремя, чтобы запечатлеть эту сцену. И все, чего это стоило — одна поездка на птицеферму и немного воображения.

День подходил к концу, и чем больше я делился опытом «Отпора» с египтянами, тем больше было очевидно, что они сомневаются. Более религиозные активисты подсчитывали все, что они видели в Белграде и что при этом не применимо к Каиру. Например, в Каире кафе — это место, где толстые мужики попивают чай и покуривают кальян, а не то, где девушки в открытых топах и коротких шортиках при всех пьют пиво со своими парнями. Для этих религиозных египтян Площадь Республики была очень чужеземной. Для них все мои рассказы о панк-рок группах, индейках, бегающих вокруг и людях, весело встававших против полиции, звучали как недостижимая мечта.

Прогуливаясь по главной торговой улице по соседству с площадью, мы прошли через красивые ряды старых зданий девятнадцатого века, построенных в те времена, когда Белградом владела Австро-Венгрия. Каждая колонна, каждый купол или кованный балкон, который замечали египтяне, казалось, укреплял один и тот же посыл: это Европа, и ничего, из того что сработало здесь, никогда не сработает дома. Я не был ни капли удивлён, когда увидел эти сомнения. Я уже проходил этот сценарий с другими активистами, которые приезжали в Сербию за советом, пролетали огромные расстояния, чтобы встретиться с нами, ветеранами Отпора, и слышали только лекции о, по факту, обычных розыгрышах. И египтяне, как мне казалось, начинали волноваться, а не разыгрываю ли я и их тоже. Тем не менее, похоже какие-то истории о протестах на Площади Республики всё-таки сумели их вдохновить. Может это был акт крайнего отчаяния, но без всякого предупреждения один из египтян начал выкрикивать политические лозунги перед толпой туристов и посетителей кафе:

“Свободу Египту! Свободу Египту! Долой Мубарака!” Он покраснел, но кричал от чистого сердца. И в ту же секунду вся группа Египтян разразилась хором песен. По крайней мере они сейчас были заряжены энергией. Я думаю, они наслаждались свободой, которую пока нельзя получить в Каире; выражали свои чувства на импровизированном митинге.

Наши крики привлекли несколько удивлённых взглядов и несколько полицейских подошли и вежливо спросили, все ли в порядке. Они были так же сбиты с толку моими друзьями, как египтяне были сбиты с толку нами.

Но это был только первый день их визита, так что я попытался не дать недоумению группы повлиять на меня. Я сказал себе, что им нужно акклиматизироваться, и кроме того, методы «Отпора» по вдохновлению людей были так далеки от методов популярных революционеров, как только вы себе можете представить. Мы не бросали сердитые взгляды, как Ленин или Маркс, и мы точно были против всех тех кровавых подходов, которые проповедовали Мао или Арафат. Для египтян это было неизведанной территорией, и возможно им просто нужно было привыкнуть. Для дальнейших занятий, мы сняли несколько номеров на берегу озера Палич. Мы провели следующие несколько недель в сербской версии Швейцарии — живописный пейзаж, усеянный пряничными домиками в пастельных тонах.

На следующий день мы начали наш семинар с египтянами в конференц-зале маленького отеля на берегу озера. Место, которое мы забронировали, не было каким-то выдающимся, но это не имело значения. Мы были здесь не ради удобств. Перед началом, мы плотно позавтракали сербской сырной выпечкой и йогуртом, а после этого пятнадцать египтян вышли наружу и выкурили несколько пачек сигарет за рекордное время. Я улыбнулся: во времена «Отпора» я тоже был заядлым курильщиком и тратил по пятьдесят сигарет в день. Это был способ совладать с моральным давлением, сопровождавшим наше противостояние режиму. Когда они закончили и вернулись, мы занавесили окна толстыми шторами и приступили к работе. Снаружи люди плескались в бассейне, болтали друг с другом на террасе отеля и поедали мороженое. Но внутри мы обсуждали революцию.

Я встал перед египтянами, которые сидели вокруг меня полукругом. Для начала я спросил, есть ли у них какие-либо мысли по поводу нашего недавнего визита на Площадь Республики и историй о сербской революции, которые они услышали. Я хотел увидеть, что они на самом деле думают о том виде ненасильственного сопротивления, которое мы использовали против Милошевича и предлагали использовать в Египте.

Почти мгновенно в воздух взметнулась рука. Это был Мухаммед Адель, весьма милый человек и лидер движения Шестого Апреля — наиболее организованной ненасильственной группировки в Каире. Несмотря на то, что с нами был переводчик — никто из нас не говорил по арабски — нам едва ли требовалась его помощь, чтобы понять, что Мухаммед хочет сказать. Более того, ещё до того, как он начал говорить, я увидел, как моя коллега Сандра начала понимающе улыбаться. Она провела весь день в Белграде с египтянами и к тому же занималась этой работой достаточно долго, чтобы знать что последует дальше.

— Срджа, — прямо сказал он, — мы все впечатлены тем, что произошло в Сербии. Но Египет очень сильно отличается. Такое там никогда не сработает.

Мы не были удивлены пессимизму Мухаммеда. «Такое у нас не сработает» — это стандартная первая реакция, и я ответил, что понимаю его сомнения. Ненасильственные активисты в Грузии, сказал я ему, говорили то же самое, когда группка юных сербов встречалась с ними в Тбилиси. Как раз перед тем, как они, используя методы «Отпора», скинули собственного диктатора в ходе Революции Роз в 2003 году. И, насколько я знаю, те же сомнения были и в Украине, перед тем как Оранжевая Революция свергла Леонида Кучму; в Ливане, накануне Революции Кедров и тремя годами позже на Мальдивах, где активисты-демократы низложили президента. Все эти революции были действительно успешными, и все из них начинались с того, что их организаторы спорили, сработает ли у них то, что сработало в Сербии.

— Но, со всем уважением, — прервала нас юная египтянка, чья поза указывала, что она совершенно в это не верит, — вы говорите про концерты и демонстрации. Если мы попытаемся сделать что-то подобное, Мубарак просто сделает так, что мы исчезнем. Нам нельзя собираться больше, чем по трое. Именно поэтому эти методы не сработают в Египте. Там все совершенно иначе.

Я ответил, что да, тайная полиция Мубарака — Мухабарат — была одной их ужаснейших во всем мире. Люди, которые жили в Чили при Пиночете, похищались с улиц и кидались в тайные тюрьмы, прямо как в Египте. Но вместо того, чтобы заполнять улицы толпами, они начали призывать таксистов ездить вдвое медленнее. Просто представьте, сказал я ей, что вы просыпаетесь в Сантьяго и выходите в магазин, чтобы купить немного эмпанадас. И внезапно вы видите, что все такси двигаются, словно в замедленной съемке. А теперь представьте, что это распространяется, представьте, что каждая машина, автобус и грузовик двигаются со скоростью в 10 километров в час, чётко показывая их недовольство режимом. Всего через несколько дней и сами люди начали по тротуарам ходить вдвое медленнее. Город едва двигался. Перед тем, как это произошло, сказал я, люди боялись открыто говорить о том, что они презирают Пиночета, и если ты ненавидел диктатора, тебе казалось, что ты такой один. Но наблюдая за медленными водителями и пешеходами, ты мог быть уверенным, что диктатора ненавидят абсолютно все. Подобные тактики, как говорят сами чилийцы, заставляют людей понять, что нас много, а их — очень мало. А прелесть состоит в том, что в этом нет абсолютно никакого риска — даже в Северной Корее машинам не запрещено ездить медленно.

Женщина рассмеялась и сказала, что протест с медленными машинами вряд ли удастся провести в Каире, потому что он и так вечно стоит в пробках. Но она признает, что нечто подобное может сработать и в Египте.

Люди, сказал я, всегда будут готовы найти кучу причин, чтобы объяснить почему их случай уникальный и почему их движение обречено на провал — это часть человеческой природы. В Сербии, например, все говорили мне, что выступить против Милошевича невозможно, ведь у него есть армия, полиция и контролируемые СМИ. В Бирме мне говорили, что их культура послушания гарантирует, что люди никогда не выступят против хунты. А когда я посетил Соединенные Штаты, люди постоянно жаловались, что все, о чем заботятся американцы — это шоппинг и ровно подстриженная лужайка у дома. Но угадайте что? Мартин Лютер Кинг был из Америки, лидерами демонстраций в Рангуне были монахи, а Сербия сегодня — демократия.

«Первым шагом начала успешного движения является избавление от мысли, что произошедшее где-то ещё, никак не может произойти дома,» — начал я. — «Это заявление зиждется на двух допущениях. Одно верное, а другое — ошибочное. Первое предположение (верное), состоит в том, что каждая страна уникальна и что протестное движение не может быть скопировано и вставлено из страны А в страну Б. Даже в лучшие свои дни, признал я, я не никогда не смог бы мотивировать даже сотню сербов пройтись маршем в Каире вместе с Мохаммедом и его движением Шестого Апреля ради демократии. Точно так же я бы не смог заставить арабских женщин повторить методы украинского движения FEMEN и оголить грудь на протестах за равенство в Эр-Рияде».

Религиозные египтяне усмехнулись в ответ.

«И хотя первое допущение (сократим его до «Такое у нас не сработает») верно,» — продолжил я, — «второе, что не существует варианта, при котором ненасильственное движение сработает в вашей стране — абсолютно ошибочно. Принципы, использовавшиеся в ненасильственных кампаниях от Ганди и до Сербской Революции — универсальны. Они могут сработать в любой стране, городе, или даже колледже.»

Ключом ко всему является то, что начинать нужно с чего-то небольшого, актуального, но реально достижимого. С чего-то, что не приведёт к тому, что тебя убьют или сильно изобьют. Я напомнил египтянам, что первое, что мы сделали в «Отпоре», это выбрали в качестве нашего символа сжатый кулак. Когда члены «Отпора» навещали друзей, они оклеивали стикерами с кулаком лифты зданий. Я объяснил, что это была одной из тактик, которую египтяне могли бы легко повторить.На что один дюжий египтянин перебил меня: «Я не понимаю, как наклейки свергнут Мубарака». По тому, как египтяне смотрели на меня, я видел, что большинство из них задавалось тем же вопросом. Но ещё я видел несколько разбросаных перед ними полупустых пачек Мальборо, оставшихся после их утреннего перекура. Я спросил их, почему они выбрали именно эти сигареты. Сначала никто не понял, к чему я клоню.

«Не знаю,» — сказал один из представителей египетской интеллигенции.— «Может, упаковка привлекательная?» «Это лучшие сигареты,» — добавил дюжий египтянин. — «И они американские.»

На что я ему сказал, что он курит Мальборо, потому что эта марка что-то для него значит. Может быть, это ковбой из рекламы «Мальборо», а может быть красная упаковка, или контроль качества, или что-то совершенно другое. Тем не менее, когда он пошел в магазин за сигаретами, он сделал выбор между брендами. И в конце концов он доверился «Мальборо». То же самое с диктатором. Я продолжил объяснять, что каждый диктатор — это бренд. Обычно этот бренд обернут в национальный флаг, и очень часто в основе его лежит какой-то рассказ о стабильности — у Пиночета была его знаменитая цитата: “Я или хаос”. Часто брендом диктатора является демонстративное пренебрежение политикой Соединенных Штатов, Израиля, или кого бы то ни было. И, как и все бренды, диктаторы отчаянно нуждаются в своей доле на рынке и в охвате аудитории. Вот почему у венесуэльского Уго Чавеса было своё собственное телешоу под названием “Алло Президент”. Трансляция велась в течение нескольких часов, в этом телешоу Чавес выступал с речами и разыгрывал пародии. В одном из эпизодов он нарядился бейсбольным судьей и заявил, что его политические противники “выбыли”.

Диктаторы, такие как колоритный Чавес, точно также как и любой другой бренд, не могут обходиться без эфирного времени и всегда стремятся увеличить свою долю на рынке. Но если опустить рекламу и агитационные плакаты, то все диктатуры выпекаются из одних и тех же основных ингредиентов: коррупции, своячества, плохого руководства, социальной несправедливости, насилия и страха. Так почему же люди соглашаются на это? Ни у кого не было ответа.

«Всё потому,» — сказал я, — «что в диктатуре нет никаких других брендов. Если бы Мубарак представлял какие-нибудь дрянные местные сигареты,» — сказал я египтянам, — «то они должны были бы стать для всех блоком Мальборо. Нужен был бренд, который стал бы лучше существующего бренда. А любому бренду необходима реклама, в основе которой будет какая-то символика. Именно поэтому сжатый кулак был так важен для Сербской революции, и поэтому розы и оранжевый цвет использовались активистами в Грузии и на Украине во время их успешной борьбы с постсоветскими прихвостнями.»

Без своего рода «брендинга» никогда бы не получилось сосредоточить весь гнев на реальной проблеме, которая заключалась именно в диктатуре Хосни Мубарака. Гнев, который можно было ощутить в мелких точках недовольства в Египте — будь то среди текстильщиков, которые бастовали в Махалле в 2008 году, журналистов, которые требовали бесцензурный доступ в Интернет в Каире, или безработных детей, которых избивали на улицах по всей стране. Наличие сильного логотипа помогло бы людям понять, что все эти беспорядки связаны с чем-то гораздо большим, чем они сами. И именно это что-то большее должно быть той концепцией, которую они создают.

На что особенно застенчивая египтянка подняла руку. «Всё это замечательно,» — неохотно согласилась она, — «и с Божьей помощью мы добьемся успеха. Но нас всего пятнадцать, и мы против Мубарака, его полиции, его армии, его партии, всего. Знаете, иногда кажется,» — сказала она, колеблясь, — «что мы просто… никто».

Я никоим образом не религиозный человек. Но если бы мне пришлось выбирать книгу, которая является для меня Священным Писанием, то я бы без сомнения назвал «Властелина колец». У меня в спальне всегда был маленький священный уголок Толкиена, и даже в самые мрачные моменты сербской кампании, когда Милошевич и безумие этнической чистки контролировали всё вокруг, я открывал свою прилично потрёпанную книгу Толкиена и находил в ее страницах уверенность. Особенно мне нравился один эпизод, в котором волшебница Галадриэль сказала хоббиту Фродо, что “даже самое маленькое создание может изменить будущее”. Я повторил эти слова египтянам. А потом я повторил их снова. Было ясно, почему египтяне чувствовали себя никем.

С самого раннего детства всем нам говорят, что именно сильные и могущественные творят историю. Газеты и журналы соревнуются за то, кто больше покажет сильных и богатых, а телеведущие всегда кажутся прямо зачарованными элитой, которая формирует мировоззрение масс, и у которой они берут интервью в своих модных студиях. Наша западная культура начинается с “Илиады”, с её сценами с телами, проткнутыми копьями, и шлемами, залитыми кровью, и продолжается по сей день уже практически трехтысячелетним празднованием насилия, восхвалением героев и превознесением завоеваний. Только подумайте: сколько фильмов вы смотрели о Второй мировой войне или о войне во Вьетнаме? Много, я уверен. Но постарайтесь подсчитать количество фильмов, которые были сняты об известных случаях ненасильственной борьбы. Есть, конечно, фильм «Ганди» с Беном Кингсли, «Харви Милк» с Шоном Пенном, ну и плюс несколько трогательных фильмов в память о Нельсоне Манделе. Но это как бы и всё.

Мы все глубоко чтим воинов, но на самом деле разве воины творили историю? Вот подумайте: главным итогом Первой мировой войны была Вторая мировая война, а главным итогом Второй мировой войны стала Холодная война, которая, в свою очередь, дала нам Корею, Вьетнам, Афганистан, войну с террором и так далее. Но что принес миру Мартин Лютер Кинг? Гражданские права и темнокожего президента в 2008 году. А каким было историческое наследие Ганди? Независимость Индии и окончание колониализма. А Лех Валенса, лидер польского движения “Солидарность” в 1980-е годы, чего он добился? Конца коммунизма в Восточной Европе. А кем был Лех Валенса? Простым электриком, работавшим на Гданьских верфях, хоббитом, если бы они существовали на самом деле.

Я рассказал египтянам о Харви Милке, убитом лидере движения за права геев. Он стал первым открытым геем, которого избрали на должность в государственное учреждение в Калифорнии, а ведь он, до того как решил, что отношение людей к гомосексуализму должно измениться, был всего лишь скромным владельцем магазина в Сан-Франциско. Харви был еще одним хоббитом. Когда Джейн Джейкобс решила изменить планы Роберта Мозеса — самого могущественного человека в Нью-Йорке, чей безумный план проложить супермагистраль через исторические кварталы центра Манхэттена уничтожил бы город — над ней насмехались, как над визгливой домохозяйкой и сумасшедшей дамой. Поэтому Джейкобс, которая в итоге произвела революцию в городском планировании, даже не имея университетского диплома, тоже была хоббитом. Ни один из этих людей не был выходцем из элиты, и если бы вы, например, проводили кастинг моделей для отливки бронзовых статуй, чтобы поставить их потом на городских площадях, вы бы не выбрали ни одного из них. Но именно это те люди, которые двигают большой мир вперед. Не только у Толкиена хоббиты меняют ход будущего, заверил я. Это случилось в Белграде, может случиться и в Египте.

И на этом все погрузились в тишину. На самом деле я не знал, молчат ли они, потому что они соглашались с тем, что я говорил, или потому что они просто очень устали. В любом случае, пришло время передохнуть. Во время нескольких последующих встреч мы обсуждали более технические аспекты создания революционного движения, и я напомнил им о важности планирования, единства и поддержания ненасильственной дисциплины на всех этапах кампаний. Когда всё закончилось, мы распрощались и разошлись каждый своим путём, я вернулся домой в Белград, а они — в Каир.

Тогда я не сказал об этом египтянам, но во время нашей борьбы с Милошевичем был один момент, когда у меня тоже было ощущение того, что в Сербии перемен не будет. Я помню этот день, как вчера. Был поздний вечер 23 апреля 1999 года, клубы черного дыма поднимались из штаб-квартиры сербского национального телевидения, которая находилась всего в нескольких кварталах от моего дома. Там работала моя мать, Весна, в офисе, который для меня был вторым домом; я провел много часов своего детства, бегая по его коридорам. Очевидно, что здание и его журналисты попали под категорию «законной военной цели» во время бомбардировок НАТО. Эти бомбардировки должны были положить конец военной машине Милошевича, и здание было в одно мгновение уничтожено западными военно-воздушными силами спустя лишь несколько часов с того момента, когда моя мать ушла с работы. В ту ужасную ночь погибли шестнадцать её невинных коллег.

Мою мать трясло, когда она стояла рядом со мной на крыше многоквартирного дома, в котором она жила, и когда мы смотрели на языки огня, поднимающиеся в небо. Она была жива только потому, что в тот день её поставили на дневную смену. Что касается меня, то мне было двадцать шесть лет, и с того момента, как мне исполнилось восемнадцать моя страна находилась в середине своей пятой войны. Военное положение было объявлено в тот день, когда НАТО начала свою кровавую бомбардировочную кампанию. На меня на тот момент уже повесили ярлык предателя и врага государства, «Отпор» загнали в подполье, и чтобы как-то себя обезопасить, я перестал ночевать дома. В ту ночь даже я подумал, что здесь никогда не произойдут перемены. Но каким-то образом я всё же знал, что это просто должно было произойти. Потому что если бы мы не победили, то нам бы уже больше нечего было спасать.

Так что я понимал то чувство безнадежности, которое испытывали египтяне, и сопереживал им. Однако по нашим правилам вы не поддерживаем связь с активистами после того, как провели с ними тренинги, и мы не сделали исключения для Мухаммеда Аделя и его друзей. Как только бы они у себя дома сдвинулись с мёртвой точки, мы бы почти ничего не могли сделать, чтобы им помочь. Все страны разные, именно местные активисты обладают глубокими знаниями своего общества, необходимыми для того, чтобы понять, что может лучше всего помочь излечить их от всех недугов. Некоторые вещи нельзя импортировать, нельзя перенять у другой страны видение будущего собственного общества. Только вы можете его создать. Моя роль, как и роль моих коллег, заключается лишь в том, чтобы просто рассказать начинающим активистам ненасильственной борьбы о том, что сработало у нас в «Отпоре», и поделиться стратегиями и тактиками, выработанными на основе многолетнего опыта. После этого мы уходим в сторону. Конечно, куча диктаторов: Иран Ахмадинежад в 2009 году, Путин в России в 2011 году, Чавес в Венесуэле в 2007 году или Эрдоган в 2013 году в Турции — не перестали утверждать, что мы - сербские агенты, и что любой, кто с нами связывается, является предателем или шпионом. Чавес, на самом деле, сделал нам самый лучший комплимент, когда появился на телевидении в оранжевой одежде, держа в руках листовку «Отпора», которая ходила по рукам по всей Венесуэле, и использовал этот момент, чтобы назвать нас сербскими наёмниками, растлевающими студентов его страны — тех самых студентов, которые, на самом деле, только что применили ненасильственные методы, чтобы подставить Чавеса на унизительном общенациональном референдуме.

И поэтому мне бы, на самом деле, очень хотелось сказать, что да, я часто интересовался тем, как дела у тех пятнадцати египтян, с которыми мы провели неделю на озере Палич, но лето 2009 года было для нас очень напряженным, и я был просто завален работой. Волны уличных протестов распространялись по всему Тегерану, после выборов, которые выглядели как фальсификация чистой воды, и мое внимание, естественно, переключилось на Иран. За месяц наши учебные пособия на фарси были скачаны почти семнадцать тысяч раз с интернет-адресов, находящихся в Исламской Республике. К тому же шёл уже почти второй год Бирманской Шафрановой революции, которая началась после того, как один буддийский монах посмотрел DVD о движении «Отпор», который кто-то тайком пронёс его в монастырь.

На самом деле, со всеми этими отвлекающими моментами, прошло почти полтора года, прежде чем Мухаммед Адель и другие напомнили о себе. Но я никогда не забуду, как это случилось. Был конец апреля 2010 года, я только вышел из своей квартиры. Мне нужно было купить сигарет, я был не в очень общительном настроении, так что переходил дорогу, засунув руки в карманы и смотря под ноги. В киоске, пробежавшись взглядом по полкам с сигаретами, отыскивая свою марку, я краем глаза увидел, первую полосу одной из самых крупных газет в Сербии. Когда я понял, что именно я увидел, я замер. Я стоял как вкопанный. Вот он. Сжатый кулак, большой и, как всегда, жирно выделенный, на фотографии, на которой кто-то размахивал плакатом. За свою жизнь я, наверное, видел миллион таких кулаков, но никогда не видел их в таком виде. Женщина с плакатом носила хиджаб, над фотографией заголовок: «Кулак сотрясает Каир!».

Там это должно было вот-вот случиться.