6. Заставь репрессии работать на себя

Помните фильм, где Джордж Клуни играет бизнесмена, вынужденного проводить почти всё своё время в аэропортах и на бортах самолётов? Я выгляжу не так круто, как он, когда прохожу через рамку металлоискателя, держа в руках свои грязные кроссовки, но проезжать около ста тысяч миль каждый год означает, что ты фактически живёшь в дороге. Моя жена Маша часто говорит, что я только притворяюсь, что живу в Белграде, а на самом деле моё место жительства — зал ожидания «Lufthansa» в аэропорту Франкфурта. И так тянется уже много лет.

Сейчас я могу рассказать вам, какой из крупнейших в мире аэропортов предложит вам лучший кусочек пиццы, в каком — самые удобные кресла, чтобы вздремнуть, а где — наименее отвратительные ванные комнаты. Я могу рассказать даже больше: аэропорты — это мини-общества, и если вы изучите один из них достаточно хорошо, то многое поймёте о культуре народа, который его построил. Например, американцы одержимы безопасностью, и прежде чем добраться до терминала, вам придётся пробраться через множество рамок-препятствий. Также они весьма уважают семейные ценности и заботятся о людях с ограниченными возможностями, поэтому в американских аэропортах всегда много низких фонтанчиков с питьевой водой, комнаток для смены подгузников и пандусов для колясочников. В Европе любят курить, поэтому европейцы обходят запрет курения в аэропортах, размещая закрытые стеклянные будки возле каждого выхода, так что любой человек может выйти из самолёта и закурить. В Италии же демонстрируют свою превосходную «организованность», теряя ваш багаж, как только самолёт достигает терминала.

В Юго-восточной Азии всё более духовно: работники аэропорта практически кланяются монахам, чтобы выразить своё уважение. Если полетишь, например, в Тайланд, увидишь там знаки, на которых указывается, что буддийские монахи имеют такие же привилегии, как пожилые люди или инвалиды. У монахов даже есть свои залы ожидания, куда не допускаются обычные путешественники. Летишь в Камбоджу — и какой-нибудь юноша в оранжевом балахоне с блаженным видом пройдёт мимо, пока все остальные благоговейно кивают. Это и очаровывает, и раздражает, но главное — вы понимаете, насколько высокое место занимают монахи в буддийском обществе. Мьянма не исключение: полмиллиона святых в саронгах — любимые сыновья нации, которые получают всё, от уважительных взглядов до финансовой помощи. И также считается, что монахи — выше политических разногласий, для которых в Мьянме было просто раздолье. Страна стонала под диктаторский властью в 1962 года, и бирманцы многократно, но безуспешно пытались свергнуть стоящего у власти генерала.

Когда в 1990 году прошли выборы, победила продемократический деятель Аун Сан Су Чжи. Но режим просто аннулировал результаты и не дал развиваться демократии. Они загнали страну обратно в политический холодильник, и ближайшие два десятилетия ничего не происходило, пока множество жестоких экономических мер не вынудило людей выйти на улицы. Одним из этих людей был Ашин Ковида.

Если бы вы встретили этого человека на вечеринке, не зная, что его первое имя — это почётное слово, которым бирманцы называют своих монахов, вы бы всё равно почувствовали, что он святой. Он был невысок и говорил так тихо, что нужно было подойти вплотную, чтобы расслышать. Но в 2007 году, когда правительство отменило субсидии, а цены на нефть скакнули вверх, он решил, что с него хватит. Военная хунта должна уйти. И, как множество других хоббитов, он считал, что просто обязан возглавить сторону обвинения.

Ковиде повезло. Копия «Свержения диктатора», диска о свержении Милошевича, подготовленного «Отпором», как-то была провезена в Мьянму, переведена на бирманский и отправлена в буддийский монастырь, где монах тогда жил. Ознакомившись с диском, Ковида ощутил вдохновение: мужчины и женщины на экране были далеко не такими благочестивыми, как он — мы, в конце концов, шумные сербы — но они были так же молоды, целеустремлённы, и им удалось совершить в своей стране то, что Ковида хотел совершить в своей. Он тоже хотел свергнуть диктатуру. И чтобы начать революцию, он предпринял экстремальный шаг: продал свои буддийские одеяния-кашаи, а на вырученные деньги напечатал памфлеты, в которых призывал бирманцев всех слоёв общества присоединиться к нему на марше.

Марш прошёл 14 сентября 2007 года. Около четырёхсот монахов, друзей Ковиды, присоединились к нему. Даже если бы в Мьянме свободы было столько же, сколько в Северной Корее, люди понимали, что с этим слоем общества армия не будет жестока, ведь это были не какие-то назойливые революционеры — это были монахи, моральный авторитет нации. Даже у генералов власти должны быть границы.

Но они ошибались. Как только Ковида и его сторонники появились, армия сразу же открыла огонь. Десятки были убиты. Потом последовали аресты, и тысячи были отправлены в тюрьму или даже на каторжные работы на 60 лет или более. Это было самое жестокое, что сделал режим за последние десятилетия. Но в этот раз они зашли слишком далеко. Режим столкнулся с уроком, который многие диктаторы усваивают слишком поздно для себя: рано или поздно угнетение даёт обратный эффект. Взбешённые этим актом насилия, бирманцы развернули протест, который позже назвали «Шафрановой революцией». Сейчас Мьянма предпринимает шаги к демократии, а бывшая политзаключённая Аун Сан Су Чжи сейчас — один из самых видных членов парламента. А Ковида, с которого всё началось, продолжает проводить кампанию за демократические реформы на своей родине.

В некотором роде бирманцам повезло, что режим так жестоко обошёлся с монахами. Из-за суровости и глупости правительства обычные люди, которые раньше и подумать не могли, что станут противостоять генералам, были настолько разозлены, что понимали, что не могут сидеть на месте и бездействовать. Бестолковые генералы сами привели себя к падению. Это распространённая ошибка для режимов, поэтому превращать репрессии в преимущество — навык, которым должен овладеть каждый революционер. Иногда только от этого может зависеть результат: крах или успех.

Делать угнетение преимуществом — это умение вроде джиу-джитсу: когда ты учишься оборачивать сильные стороны врага против него самого. Но перед тем, как начинать, вам нужно понять, как вообще работают репрессии. Важно знать, что это не какие-то демонические силы, которые рвутся из глубоких гноящихся источников зла в почерневших сердцах ваших противников. Чаще всего это обычный расчёт. Репрессии всегда дают двойной результат: наказывают виновных и предотвращают проблемы, отправляя сигнал потенциальным противникам. И всякое угнетение всегда основывается на страхе: наказания, задержания, ГУЛАГа и страхе чего угодно.

Но самое главное в этом — не то, что тебя хотят напугать. Диктатор вряд ли в детстве мечтал открыть аттракцион «Дом с привидениями». Тебя хотят заставить подчиняться. Ведь любое твоё действие — всегда твой выбор. Представьте, что вам снится сон, где мафиози, приставив дуло к вашему виску, заставляет вас копать могилу. Сложно не подчиниться, правда? Но он не может заставить вас копать в прямом смысле этого слова. Только вы станете делать это, своими руками. Никто не может запретить вам сказать «нет». Да, вас могут наказать, но это не будет вашей виной — вы просто сделали выбор, а наказание — это действие тех, кто считает, что имеет над вами власть. И если в этом сне вы отбросите лопату и вас застрелят — что ж, вы всё равно сделали то, что выбрали сами: вы не выкопали могилу. Итак: цель угнетения — не заставить делать то, что хочет власть (потому что это невозможно), а заставить подчиняться.

Должен сказать, что эта идея пошла от мастера ненасильственных действий, доктора Джина Шарпа. Шарп понимал, что диктатура успешна, когда люди сами решают подчиняться ей. Люди могут выбирать повиновение по многим причинам, но в основном это происходит из страха. Значит, если мы хотим, чтобы люди прекратили подчиняться, нужно, чтобы они прекратили бояться. А самая страшная вещь в любом обществе, будь то диктатура или демократия — великое неизвестное. Именно из-за этого дети боятся темноты, а люди обливаются потом, когда заходят в кабинет онколога впервые.

В Сербии мы выучили, что лучший способ преодолеть неизвестное — знание. С самых первых дней существования «Отпора» полиция использовала для запугивания один инструмент: угроза ареста. Заметьте, я не сказал «арест»: я говорил только о его угрозе. А угроза даже страшнее, чем сам арест, ведь до того, как людей начали хватить на улицах, никто из нас не знал, какова тюрьма изнутри. Люди всегда больше боятся неизвестного, и мы думали, что тюрьмы Милошевича — самый худший круг ада, сербская версия Ямы Сарлакка из Звёздных войн. Но когда некоторых из нас схватили, потом они вернулись и рассказали нам о тюрьме всё. Мы не утаивали деталей, подробно записывали всё, что и как происходило в тюрьмах, и делились с другими. Мы понимали, что арестуют ещё многих, и хотели подготовить ребят к тому, что с ними может произойти.

Сначала вам свяжут руки. Причём одну руку — намного плотнее, и вам будет казаться, что она готова взорваться. Затем мужчин, вероятнее всего, поместят в маленькую камеру с хулиганами и пьяными водителями, которых будет тошнить каждую минуту, а женщины вынуждены будут провести несколько часов в одном помещении с проститутками. Везде будет пахнуть блевотиной и мочой. Ваш ремень отнимут, штаны спадут, и вам станет ещё и стыдно. Заберут шнурки, и вы будете передвигаться неловкими, неуклюжими шагами. Потом снимут отпечатки пальцев и отправят в допросную комнату, где, как в фильмах, вас ждут хороший коп и плохой коп. Первый предложит вам кофе и сигарету, второй будет орать и бить по столу. И оба будут спрашивать одно и то же: Кто лидер «Отпора»? Как организован «Отпор»? Где «Отпор» берёт деньги? Мы рекомендовали отвечать: у «Отпора» нет лидера, «Отпор» организован в каждом районе, «Отпор» получает деньги от сербской диаспоры и всех сербов, кто хочет жить в свободной стране. Когда начнётся битьё по столу, всё, что вам нужно помнить — эти три ответа. Как в школьном спектакле, допросы всегда идут по одному сценарию.

Эту подготовку к арестам мы назвали План Б, и он прекрасно работал. Теперь, вместо того чтобы говорить о тюрьме шёпотом, наши ребята заговорили с пренебрежением и даже юмором. Попасть в тюрьму всё ещё было страшно, но далеко не так, как раньше. И мы прикрывали друг друга. Если кого-то из нас хватали, у остальных на руках уже были готовы и подписаны документы, дающие симпатизирующим нам юристам полномочия адвокатов. Мы составили списки телефонов, и если кого-то арестовывали, мы обзванивали родных и сообщали об этом. И, конечно же, у нас были подготовлены пресс-релизы для СМИ: одинаковые, с пустыми строками только там, где должно значиться имя и адрес тюрьмы.

План Б творил чудеса, потому что он помог нам преломить волну страха перед средствами диктатора. Очевидно, что даже с Планом Б мы не могли предсказать, что сделает с нами Милошевич. Мы понимали, что будут жертвы: некоторые из нас потеряют работу, кто-то будет приговорён к длительным срокам заключения, а кого-то, может быть, будут пытать или даже убьют. Но мы справлялись с этим, уделяя каждому случаю должное внимание. Мы в «Отпоре» всегда напоминали друг другу, что каждый из нас — личность, у всех есть семья и ответственность. Мы обещали, как американские солдаты, не бросать никого и готовились к худшему. И скоро наши люди были готовы нести невероятные риски, потому что понимали: как только на их запястьях защёлкнутся наручники, развернётся целая кампания для того, чтобы их освободить.

С Планом Б страх неизвестного испарился. Быть арестованным теперь означало, что ты присоединишься к некоему элитному клубу, и что тебе не придётся столкнуться со всем давлением в одиночку. С тех пор, как мы перестали бояться и стали лучше организовываться, полиция поняла, что чем сильнее они давят на нас, тем хуже для них. Репрессии стали работать на нас.

Представим ситуацию с их точки зрения. Вы в Сербии. Вы полицейский. Вы хотели честно служить и защищать простых людей. И тут вам говорят допрашивать десяток студентов из этой организации «Отпор». Большинство их тусовок наполнено смехом и шутками, и хотя вас накажут, если вы признаете это, их шутки на самом деле довольно забавны. Может быть, эти ребята напоминают вам вас самих в юности. Но вы на работе, так что придётся оставить чувства в шкафчике вместе с остальными личными вещами.

Сначала вы задаёте этим ребятам вопросы по списку, но получаете на них каждый раз одни и те же бессмысленные ответы. Сидя в полицейском участке, вы слышите, как толпа громко распевает песни и выкрикивает имена студентов, которых вы допрашиваете, и вы можете видеть, как каждому полицейскому, проходящему мимо, люди из толпы вручают цветы и пирожные. Родные и адвокаты студентов наполняют коридоры вашего участка и обрывают телефоны, отвлекая ваших коллег от действительно опасных криминальных дел. Кажется, что каждые три секунды вежливый пожилой человек тихо спрашивает: «За что вы бьёте наших прекрасных детей?» Согласитесь, в такой обстановке сложно сказать, кто находится в осаде — «Отпор» или полиция.

Теперь представьте сцену, как тех, кого арестовали, выпускают. Они делают шаг на улицу — и их встречает куча фанатов, они кричат, свистят и аплодируют. Мы называли эту тактику «встреча рок-звезды», и она прекрасно работала. После ареста ты был всеми любим, даже если являлся бледным прыщавым ботаником.

Умные люди из окружения Милошевича могли понять, что происходит. В мае 2000 года прошёл слух, что глава сербской тайной полиции предоставил правительству отчёт, в котором говорилось, что репрессии делают лишь хуже, и за каждого арестованного человека на улицы выходят двадцать новых. Но диктатор не слушал. Милошевич и его жена — та самая, с цветком в причёске — потребовали больше арестов. А «Отпор» как раз этого и хотел. Побыть под арестом — лучшее, что мог сделать каждый для своей популярности в обществе. «Отпор» решил, что можно это монетизировать. Мы подготовили три варианта разноцветных футболок с кулаком «Отпора», каждый цвет обозначал, сколько раз человек был арестован. Через пару недель чёрная футболка с белым кулаком, обведённым в круг, стала самой модной вещью в Белграде, даже круче, чем одежда от известных модельеров. Потому что на чёрную футболку право имели только те, кто был арестован больше десяти раз.

Это был огромный импульс для «Отпора», но всё равно мы были лишь на полпути к победе. Мы понимали страх и природу репрессий, мы выучили о репрессиях всё что могли, и мы успешно показали репрессии как приемлемый риск, всего лишь издержки работы. Теперь пора было разработать стратегию для преодоления репрессий. Сделать это было намного труднее, и, пожалуй, лучших результатов мы достигли в Суботице.

Суботица — средних размеров северный город, недалеко от границы с Венгрией. Несмотря на то, что здесь живёт более ста тысяч человек, город похож на своё имя, которое переводится как «маленькая суббота». Суботица — индустриальный город и люди здесь по уши в работе, но также они ходят в церковь чаще, чем все остальные сербы, и проводят много свободного времени в богато украшенных хорошо сохранившихся общественных зданиях — театрах, школах, библиотеках. Если бы я не был безумцем, который не может жить без гула новостей, баров, рок-концертов и постоянной деятельности, я бы зажил в подобном местечке.

Итак, на пике правления Милошевича верховную власть в Суботице олицетворял некий полицейский. Назовём его Иван.

Если вы смотрели Робокопа, вы поймёте, как выглядел Иван. Если не смотрели, представьте высокого джентльмена, чья кожа напоминает хорошо смазанную сталь, чей низкий голос столь пугающ, что заставляет зверей скулить и разбегаться в страхе, и кто ведёт себя как садист в хорошие дни и как психопат — в плохие. Когда члены «Отпора» собирались, чтобы поведать друг другу истории о том, кому сильнее досталось, парни из Суботицы всегда побеждали, рассказывая, как Иван раздробил кому-то сапогом запястье ради забавы или как он шлёпнул девушку так сильно, что она, как в мультике, крутанулась и только после этого в шоке упала на землю. И пока «Отпор» размышлял, как решить проблему Милошевича, ребята из Суботицы задавались серьёзным вопросом: что им делать с Иваном?

На первый взгляд, перспективы были мрачными. В случае с Иваном знание мало помогало — все точно знали, что он ужасен. Вся сила была в его распоряжении. Он был не просто качком-великаном — он имел значок, позволяющий ему творить в Суботице всё что угодно. А Суботица — не Белград, где мы хотя бы могли положиться на независимые СМИ, делающие из нас героев. Это провинциальный город. А поскольку в Суботице проживало смешанное население венгров и хорватов, Иван, ярый сербский националист, набрасывался на свои цели с удвоенным рвением. Он представлял собой чистый террор. А поскольку он внушал ужасный страх каждому в городе, его обожало правительство. Ребята вроде него превосходны для сдерживания масс. Если бы члены «Отпора» попытались проводить возле стен полиции весёлые мероприятия, чтобы поддержать жертв Ивана, они могли сами оказаться по внутреннюю сторону стен и тоже стать жертвами. Ивана было не избежать. И тут кто-то вспомнил про салон красоты.

Это было неопрятное, плохо освещённое и непривлекательное заведение в грязном маленьком районе, которое посещали только местные, и даже они ходили туда скорее посплетничать с друзьями и соседями, а не из-за умений парикмахера-недоучки. Однако однажды утром кто-то приклеил к давно не мытому окну маленькую самодельную вывеску. На ней был изображен Иван с угрожающим лицом, и короткое, но резкое заявление: «Этот человек — бандит». Вскоре в сонной маленькой Суботице повсюду были плакаты с угрюмой рожей Ивана. «Позвоните этому человеку,» — говорилось на плакатах, — «и спросите его, почему он избивает наших детей», — и его номер телефона внизу.

Итак, Иван был намного хуже бандита, и мы могли назвать его самыми разными словами. Но активисты, вешавшие плакаты, не хотели оспаривать авторитет Ивана, ставить под сомнение его противоправное и насильственное поведение или комментировать его отношение к «Отпору». Люди могли поддерживать «Отпор» или нет, не в этом дело. Наши активисты расчитывали на кое-что гораздо более приземлённое. Они знали, что в тот салон, где был размещён первый плакат, ходит стричься жена Ивана, дама лишь немного менее грозная, чем её муж. Когда она, зайдя, увидела листок, её приятное расположение духа сменилось гневом и стыдом. И вернувшись домой, она стала выяснять у мужа, что происходит.

Теперь Иван мог бить нас, сколько угодно. Но он был бессилен против кудахтанья своих соседей, друзей его жены. Это были не такие панковские повстанцы, как мы — они были «его» людьми. Он действительно хотел им нравиться. До того, как появились плакаты, каждый человек, оскорблённый Иваном, старался держать свою обиду в тайне, думая, что это было только его или её личное мнение, и что остальная часть Суботицы считала офицера опорой общества. Но антирекламная кампания публично показала то, что все в городе знали глубоко в душе, но боялись сказать вслух: что Иван громила, садист и бандит. А в условиях общинной жизни человек, избивающий чужих детей, оказывается изгоем.

Дальше стало только хуже. На следующее утро, приехав в школу, дети Ивана встретились с прибитым к каждому дереву отцовским лицом. Сверстники обзывали детей и издевались над ними. Другие родители запрещали своим детям играть с детьми Ивана. Обстановка в его доме накалялась. Ходили слухи, что собутыльники избегают его в местном баре. Иван в конце концов начал расплачиваться за свою жестокость, и цена оказалась намного выше, чем он ожидал. Он жил в полной социальной изоляции. Хотел бы я сказать вам, что весь этот публичный позор положил начало кампании, которая изменила Ивана Эреда, или даже что он увидел свою ошибку и присоединился к нам в «Отпоре». Но я действительно не знаю. Скорее всего, Иван оставался офицером полиции, пока спустя годы не ушел на покой с полной пенсией. Тем не менее, это не имеет большого значения, потому что в месяцы, последовавшие за блестящей кампанией против Ивана, наши друзья в Суботице сообщили, что этот головорез уже не тот человек. Он всё ещё появлялся, чтобы арестовать протестующих, но теперь он делал это с бесстрастным видом, просто выполняя свою работу. Больше не было перекручивания запястий или раздавливания голеней. Я уверен, что он считал именно себя единственным несправедливо обиженным и угнетённым в этой истории…

По общему признанию, постыдные плакаты были не более чем тактикой, способом нейтрализовать могущественного врага. Мы видели те же методы социального остракизма, которые использовались недавно во время протестов «Occupy» в Соединенных Штатах. Там офицеры полиции Энтони Болонья из Нью-Йорка и Джон Пайк из Дэвиса, опрыскавшие перцовым газом протестующих, которые не представляли угрозы ни для полиции, ни для кого-либо ещё, были обличены и публично опозорены за свои действия.

Но поскольку все мы живем в эпоху социальных сетей, общественное осуждение можно использовать не только как ответ на конкретные события, с Иваном в Суботице или Тони в Нью-Йорке, но и как основную стратегию, а также как средство зафиксировать ваше сообщение и заставить оппонента вступить в дебаты, чего он иначе никогда бы не стал делать. Чтобы проиллюстрировать это, рассмотрим историю моего любимого современного монарха, Владимира Путина Первого.

Все мы помним, когда царь Путин столкнулся с группой музыкальных провокаторов, десятом молодых женщин, которые носили лыжные маски и вопили под бесконечно интригующим названием «Pussy Riot». Их песни были такими же грубыми, как и название их группы, а их самым большими хитами на сегодняшний день стали «Путин Зассал» и «Убей сексиста». Как и предшествовавшие им «Sex Pistols», они устраивали шумные и театральные публичные концерты. И, как и «Sex Pistols», «Pussy Riot» устраивали выходки ради прессы. Они ворвались в православный собор в центре Москвы и устроили импровизированное исполнение своей песни «Панк-молитва - Богородица, Путина прогони» — событие, которое шокировало почти всех благочестивых россиян, которые посмотрели видео с этого мероприятия онлайн. Но в отличие от «Пистолз», которые всегда изо всех сил пытались разозлить британскую корону, но им ответом были только поджатые губы, «Pussy Riot» повезло с идеальным противником в лице мстительного Путина и эгоистичных недалёких бюрократов, которые были готовы на всё, чтобы завоевать расположение босса. Вместо того, чтобы пожать плечами, российское руководство организовало массовое и решительное судебное преследование с обвинительным заключением на 2800 страницах и приговором, предусматривавшим годы лишения свободы в исправительной колонии.

В феврале 2012 года, до разгона «Pussy Riot», очень немногие люди, не принадлежащие к кругу российских активистов, слышали о них. Но в одно мгновение об их аресте стало известно во всем мире. Чем больше давили люди Путина, тем известнее становились «Pussy Riot». Всё ещё находившиеся на свободе участники группы записали ещё одну песню, насмехаясь над Путиным, чтобы ещё больше продлить срок тюремного заключения своим друзьям. Даже Мадонна передала привет девушкам из «Pussy Riot» на своем московском концерте. Не было никаких сомнений в том, кто руководит ситуацией: подтолкнув режим Путина к столь мстительному использованию своей власти, девушкам удалось показать остальному миру не только то, что Путин был деспотом, но и что он не был деспотом особенно эффективным, поскольку он, очевидно, не справлялся с элементарной задачей — закрыть скандальную музыкальную группу, состоящую из девчонок двадцати лет от роду, которые, возможно, чрезмерно любили грубые выражения. Он был похож на повара, который не умеет сварить яйцо. Для такого человека, как Путин, который любит фотографироваться с голым торсом, ныряя за древними вазами или борясь с тиграми, не было худшего оскорбления, чем подобные детские дразнилки.

Шанс для активистов, стремящихся прекратить угнетение, заключается в выявлении ситуаций, в которых люди используют свой авторитет сверх разумных пределов. Не так давно в прекрасном штате Канзас произошел инцидент, когда группа обычных старшеклассников совершила школьную поездку в Топику, чтобы поговорить с губернатором Сэмом Браунбэком. Тогда, когда я был студентом в коммунистической стране в 1980-х годах, у меня не было свободы слова, которой так повезло обладать американцам, и ещё не было сотовых телефонов, с которыми я мог бы играть во время школьных экскурсий. Но могу поспорить, что если бы я оказался в ситуации типа той, в которой оказалась Эмма Салливан, я сделал бы примерно то же самое, что и она. Эмма, старшеклассница, не имеющая особого отношения к политике губернатора, вытащила телефон во время собрания, вошла в Твиттер и отправила всем своим аж шестидесяти пяти подписчикам сообщение: «Отпустила пару грубых комментариев в правительстве Браунбэка и сказала ему, что он отстой». На самом деле, во время встречи она ничего подобного не говорила, но, как вам скажет любой, кто хоть раз был в Интернете, факты не имеют значения, когда вы находитесь в сети. И когда сотрудники губернаторского офиса увидели, что комментарий Эммы появился в его ленте в Твиттере, её заявление было сочтено достаточно оскорбительным, независимо от того, произносила ли она его вслух. Было принято решение: её нужно наказать. Команда Браунбэка довела твит Эммы до сведения администрации её школы, которая также была обеспокоена этим проявлением подростковой дерзости. После напряженной часовой встречи директор Эммы вынес ей наказание: потребовало, чтобы Эмма написала губернатору извинения.

До этого момента единственными людьми, знавшими о поступке Эммы, были несколько официальных лиц в штате Браунбэка, пара человек в её школе и те, кто на самом деле читал её послание. Мы, вероятно, можем согласиться с тем, что Эмма не слишком хорошо себя вела — по крайней мере, детям не следует пользоваться мобильными телефонами во время школьных мероприятий. Но, как любит указывать мой друг, политолог Уилл Добсон, обычные люди не выходят на баррикады из-за того, что дела обстоят плохо. Для того чтобы ваш средний гражданин действительно занялся проблемой, он должен думать, что это несправедливо или неправильно. Метель, которая накрывает целый город, это плохо, но никто не стал бы организовывать протест против погоды. Однако, если обнаружится, что улицы в одних кварталах остаются нечищенными ещё долгое время после того, как другие были расчищены, просто потому, что их жители проголосовали против этого мэра, это будет казаться людям несправедливым. И заставлять девушку-подростка извиняться в письменной форме за то, что она выражает свои чувства к действующему губернатору — со всей его властью и мощью, которые влечет за собой такое положение — казалось неестественным.

История Эммы быстро появилась в национальных новостях. Через несколько дней она засветилась в CNN и других крупных новостных агентствах. Во всех этих статьях в прессе никого не волновало, что Эмма сказала, что губернатор — отстой. Дело не в её плохом поступке. Скорее, действительно люди обратили внимание на то, насколько жёстким было поведение взрослых в этой ситуации. Их авторитет был подорван, потому что они поступили неправильно. В конце концов, как могли губернатор и администрация средней школы наказать ребенка за то, что он воспользовался своим конституционно защищённым правом на самовыражение? Когда давление на Браунбэка и директора школы усилилось, губернатор в конце концов извинился за то, как его персонал справился с ситуацией, школа отозвала выговор, а оправданная Эмма набрала почти семь тысяч подписчиков в Твиттере в течение недели.

Независимо от того, занимаетесь ли вы школьным советом или жестоким диктатором, противодействие угнетению полагается на простую арифметику, которую может понять даже такой парень, как я, который едва сдал математику в старших классах и без жены не может счёт в ресторане проверить. Когда вы думаете о силе, помните, что её применение требует определенных затрат, и что ваша задача как активиста состоит в том, чтобы заставить эту цену постоянно расти до тех пор, пока ваш оппонент не перестанет справляться с ситуацией. Никто не всесилен, и даже самые могущественные правители на планете по-прежнему полагаются на те же скудные и ограниченные ресурсы, в которых мы все нуждаемся. В конце концов, для того, чтобы что-то сделать, сильным мира сего всё ещё нужно найти силы, время и деньги. В этом отношении они такие же, как и все.

Простой и неприглядный пример: тип притеснения, на который опирается режим Башара Асада в Сирии — разрушение целых городов — требует не только маниакальной кровожадности, но и больших денег. В конце концов, кто-то должен платить за все танки, самолеты, патроны и зарплаты солдатам, чтобы армии Асада могли убивать свой собственный народ. И эта цена угнетения Асада усугубляется тем фактом, что каждый раз, когда Асад бомбит город, он разрушает предприятия и районы, которые больше не смогут вносить вклад в экономику его же страны. Забудьте даже о моральной цене убийства своих граждан — но Асад также уничтожает свою налоговую базу. Это мрачная арифметика, и не очень интересно подсчитывать, сколько ещё платящих налоги мирных жителей деспот может убить, прежде чем не останется никого, кто мог бы обеспечивать правительство доходом. Как в конце концов узнают все диктаторы, за угнетение приходится платить.

Ограниченность диктаторского арсенала методов, несомненно, приведёт к появлению мучеников, и движениям стоит использовать своих павших или заключенных в тюрьму товарищей в качестве точек сплочения. В 2005 году, например, после того, как полицейские на Мальдивах вызвали возмущение, пытав и убив подростка, активистка по имени Дженнифер Латиф присоединилась к большому протесту против полиции. Мальчики в форме, естественно, были недовольны и арестовали Латиф и ещё нескольких человек. За участие в митингах Латиф было предъявлено нелепое обвинение в терроризме. Но если мальдивские власти думали, что их жесткая позиция в отношении протестующих запугает членов продемократического движения в этом островном государстве, они ошибались. Мальдивские активисты решили очень дорого отплатить за угнетение и ударить по диктатуре там, где она была наиболее уязвима: по кошельку. Прекрасно понимая, что режим зависит от туристических долларов, товарищи Дженнифер Латиф обратились к туристической индустрии и рассказали миру её историю. В результате во все выпуски знаменитых путеводителей «Lonely Planet», посвящённые Мальдивам, включили несколько предложений о тюремном заключении этой храброй молодой женщины. Более того, издатели отметили все курорты на Мальдивах, которые принадлежали или управлялись людьми, тесно связанными с диктатурой, и «назвали и опозорили» эти объекты на своих страницах. Таким образом, западные туристы, которые поставляли большую часть доходов мальдивского режима, смогли послать властям сигнал о том, что жёсткие попытки полиции подавить инакомыслие обойдутся национальной казне в значительную сумму денег. И это сработало. В 2006 году Латиф предложили президентское помилование, от которого она из принципа отказалась. Для режима вся эта кампания оказалась огромной проблемой, а уровень подавления протестов был воспринят как колоссальная ошибка.

Мы также можем рассмотреть случай Халеда Саида в Египте. Обычный молодой человек из Александрии, Саид был убит в 2010 году полицией без видимой причины в вестибюле жилого дома. Несколько часов спустя, когда его потрясённую семью вызвали в морг, чтобы забрать его тело, они не могли поверить в то, что видели. Хотя их возлюбленный Халед безжизненно лежал у них на глазах, семья с трудом узнавала тело их сына и брата на столе. Это потому, что полиция избила его так сильно, что его раздутый труп был не более чем скоплением черно-синих синяков и красных рубцов. Хоррихед, брат Халеда, сделал фотографию тела на свой мобильный телефон, что позже семья решила загрузить изображение в Интернет, чтобы привлечь внимание к делу. Среди тех, кто видел фотографию Халеда Саида и был шокирован ею, был Ваэль Гоним, менеджер по маркетингу Google, который использовал фотографию для создания страницы в Facebook под названием «Мы все — Халед Саид». Сотни тысяч египтян «лайкнули» — что за ужасное выражение — страницу Гонима, и возмущение, вызванное смертью Халеда, было одной из искр, которые Мохаммед Адель и «Организация 6 апреля» использовали для начала египетской революции. Поскольку полиция убила его без всякой причины, Халед Саид превратился из безвестного подростка в национальный символ и спровоцировал региональные потрясения, как и другой случай, самоубийство Мохаммеда Буазизи, тунисского продавца фруктов, который был унижен полицией и совершил самосожжение в знак протеста против страданий и угнетения, которые он каждый день переносил со стороны правительства. Убийство Халеда Саида ещё раз доказало, что иногда диктаторам отправляются счета за их преступления.

И поверьте мне, всегда есть способ заставить плохих парней заплатить. Когда Исламская Республика Иран запретила любое упоминание Неды Ага-Солтан, молодой женщины, убитой службами безопасности режима во время митинга за демократию в Тегеране в 2009 году, многие активисты искали способы сохранить имя своего товарища-мученика. Но для продемократической общественности дела шли не лучшим образом. Правительство запретило присутствие посторонних на похоронах Неды, а поддерживающие режим ополченцы бродили по улицам Тегерана, чтобы приструнить любого, кто переступит черту. Столкнувшись со всем этим, несколько иранских активистов попросили моего совета. Обсудив проблему некоторое время, мы поняли, что, хотя власти могут легко запретить людям произносить имя Неды, для них будет практически невозможно запретить людям петь о ней. Это потому, что «Неда», как «Сюзи» или «Мэри» на английском — достаточно распространенное имя, и есть куча попсовых и народных песен на фарси о «красоте глаз моей любимой Неды» или «как мне очень нравится, когда очаровательная Неда улыбается». Все, что иранцам нужно было сделать, это вырезать несколько рингтонов из этих популярных песен и разослать их. Затем всякий раз, когда кому-то звонили в автобусе, или он получал текстовое сообщение в кафе, все в непосредственной близости слышали имя Неды и знали, что многие другие тоже думали о ней. Что могли сделать аятоллы? Конечно, они могли запретить несколько десятков знаменитых поп-песен, но чем дальше по этой спирали убывающей отдачи заходил режим, тем более нелепыми действия казались широкой публике.

Чтобы остановить притеснение, важно знать, какой из столпов власти вы можете использовать для поддержки своей позиции. В Бирме деспотическая реакция на марш Ашина Ковиды стоила режиму поддержки важнейшей религиозной опоры. Ковида мудро предположил, что монахи в конечном итоге одолеют любую другую противоборствующую фракцию, и хотя многие были убиты и гораздо больше арестованы, хунта оказалась бессильной против монахов, потому что люди в оранжевых одеяниях завоевали симпатию очень набожного населения, выдержав давление с изяществом и стойкостью. В Сербии мы сделали похожую ставку на провинциальных врачей: в условиях коррумпированной социалистической национальной системы здравоохранения люди, особенно в небольших городах, зависели от своих местных семейных врачей по всем вопросам, связанным со здоровьем. По этой причине в этих регионах сербы уважали своих врачей, а на практическом уровне режим просто не мог их тронуть. Всё, что вам нужно было сделать, чтобы остановить притеснение в тех местах — это обратить горстку врачей на вашу сторону и наблюдать, как полиция изо всех сил пытается выполнять приказы с одной стороны, и уважать своих любимых врачей — с другой.

Верить в то, что с вами могут произойти перемены, мечтать о большом и начинать с малого, стоить видение завтрашнего дня, практиковать смехотворение и противодействовать угнетению — вот основы любого успешного ненасильственного движения. Но, как и в любом здании, фундамента недостаточно. Если сооружение не возводится медленно и аккуратно, всё это скорее всего рухнет. И первое, что вам нужно, чтобы возвести свою постройку — это чтобы все работали вместе.