4. Всемогущие столпы силы

Сложно планировать поездки, когда ты стоишь у истоков революции. Когда мне позвонили сирийские активисты, которые хотели использовать ненасильственные методы в стране, обливающейся кровью, главное, о чём я думал: где мы встретимся? Если забронировать номер в одном из отелей компании «Шератон» в Дамаске, тайная полиция повяжет нас раньше, чем мы дойдём до мини-бара. Тогда я решил, что лучше будет им приехать в Белград, как сделали египтяне, но правительство Башара Асада забеспокоилось о «сербских агентах», создающих проблемы на Среднем Востоке. Любой сербский штамп в сирийском паспорте стал бы смертным приговором.

Следующий наш план был — встретиться в Турции, но с этим тоже были трудности. После Арабской Весны каждый диктатор на Среднем Востоке считал своим долгом наводнить Стамбул шпионами, превратив столицу в современный вариант фильма «Касабланка». Каждый торговец оружием в Северной Африке внимательно следил за событиями в городе, и невозможно было пройти от Большого базара до Голубой мечети, чтобы скрытный тип не предложил тебе приобрести излишки АК-47 или снайперские винтовки. Торговцы оружием даже более назойливы, чем чистильщики обуви на Босфоре. Я хотел объяснить сирийцам важные принципы ненасильственного сопротивления, и последнее, что мне было нужно, это потный ливиец в спортивном костюме, пытающийся продать им противотанковые ракеты.

За неимением лучшего мы остановились на трёхзвёздочном отеле в скучном городке возле безымянного пляжа нейтральной средиземноморской страны. В этой части мира полно прекрасных мест с сонными рыбацкими деревушками в тени отвесных скал, но это было не одно из таких мест. От набережной, усеянной торговыми палатками с гелиевыми шарами и мясом на гриле, нас отделяли парковка и заправка, и всю первую ночь я не мог заснуть, потому что пьяные британцы до утра распевали футбольные песни. Завтрак был не более спокойным: мне пришлось бороться за место в буфете с толпой русских туристов. Да, это было далеко не Монте Карло. Но для моих целей место подходило идеально. Здесь мы могли обсудить нашу стратегию подальше от посторонних глаз, ведь в настолько заброшенное место агенты Асада даже не подумали бы заглянуть.

Да, мы нашли удобное место, но всё равно я понимал, что работа с сирийскими активистами не будет похожа на лёгкую прогулку. Всегда сложно объяснить людям, что лучший способ победить диктатуру — ненасильственный. Но, учитывая исключительную жестокость Асада, я представлял, что сирийцев будет куда сложнее склонить на сторону мирной борьбы. Их нельзя было обвинить: попробуй проповедовать кому-то мир, если его брат был убит полицией в Хомсе. Самым удручающим фактом было то, что правительственное ополчение несколькими днями ранее зарезало множество детей, но мои новые друзья даже несмотря на это были готовы вступить в смертельную схватку с Асадом.

И это ещё полбеды. Сирийское сопротивление было абсолютно дезорганизовано. Они начали движение и стали выходить маршами на улицы, не будучи готовыми. Хотя это была не их вина. Арабская Весна вдохновила многих людей, и сирийцы считали, что этого достаточно, чтобы свергнуть Асада. Они считали, что если несколько десятков тысяч вдохновлённых молодых людей пройдут по Дамаску с поднятыми кулаками, то диктатор падёт, как до этого Мубарак в Египте и Бен Али в Тунисе.

Но сирийцы, как и представители движения «Occupy» в США, были обмануты кажущейся простотой революций в Египте и прочих странах. Они не учитывали, что египтяне проходили подготовку в центре CANVAS в Белграде два года, одерживая маленькие победы, создавая коалиции и распространяя информацию о своём движении, и только потом провели акцию на площади Тахрир. Правильные революции — это не катастрофические взрывы, это долгие, контролируемые костры. К сожалению, сирийцы ринулись сразу в бой, и сейчас все, кто был против режима, пытались сформировать единое послание на фоне ежедневных убийств и разрушенных городов.

Когда мы закончили завтрак, пора было начинать работу с сирийцами. Команда CANVAS задавалась вопросом: с какой стороны подступиться к их проблеме?

В 9 утра в конференц-зале начали собираться первые сирийцы. Я был удивлён, что их так много в такое раннее время. Обычно арабов приходится ждать часами. Но вот они — вышли на террасу, курят свои первые за день сигареты. Они наблюдали, как отдыхающие располагаются на лучших местах пляжа, чтобы позагорать, как тройка детей поливает из шланга дворик возле газетного киоска своей семьи. Те сирийцы, что были в помещении, просто убивали время перед началом нашей сессии. Один рисовал в блокноте символы различных групп сопротивления, другой заканчивал карикатуру с избитым Башаром Асадом и арабской надписью под его телом. Кто-то стоял в очереди к кофейному автомату на углу.

Когда все наконец собрались в помещении, мы закрыли двери. Появилась возможность осмотреть нашу группу. Их было семнадцать, все выглядели моложе 35 лет. Одеты в модные «рваные» джинсы и футболки, и никто не кажется особенно религиозным. Одна из девушек была в майке, обнажающей плечи — такого мы не видели, работая с египтянами или даже с тунисцами несколько лет назад. У кого из мужчин и были бороды, они были аккуратно подстрижены, и эти ребята походили не на талибов, а на актёров из сериала «Красавцы». Не зная, можно было бы принять всех этих людей за американских студентов, которые приехали сюда на каникулах повидать мир. Но пока я ждал, когда стихнет болтовня, я присмотрелся к ним и осознал главную проблему, с которой мне предстояло столкнуться через неделю.

Мужчины и женщины в аудитории с первого взгляда могли показаться похожими друг на друга. Но на самом деле между ними было множество мелких различий. Девушка в открытой майке наверняка была из Дамаска, Алеппо или из другого крупного города. У неё был прекрасный маникюр, а сумочка принадлежала люксовому бренду. Она говорила на чистом английском, что означало хорошее образование. Через два кресла слева от неё сидел невысокий крепкий мужчина. Я не был уверен, но потрескавшаяся кожа на его руках и согнутая спина могли означать, что он зарабатывает на жизнь физическим трудом. Он также носил плетёные кожаные сандалии, которые часто носят фермеры, но которые не встретишь ни у одного городского жителя.

Как заставить Парня-Фермера и Городскую-Секси-Девочку работать вместе? Главный вопрос при основании движения. Чтобы свергнуть Асада, нельзя рассчитывать только на юных богачей или же только на бедняков с периферии. Как мы помним из истории египтян и мальдивцев, революция набирает обороты только тогда, когда две или более групп, не имеющих ничего общего, объединяются для достижения одной цели. А это натуральный вызов. Я знал, как разработать стратегию для смены демократического режима, но не был психологом и не имел понятия, как заставить людей в аудитории доверять друг другу.

Я сделал глубокий вдох.

— Благодарю, что собрались. Все ещё живы?

Сирийцы отставили свои кружки с кофе и настроили наушники, через которые

переводчик доносил им мою речь на арабском.

— Нет, не все, —ответил один из них, высокий парень с выдающимися бровями. Это

был тот самый контрабандист, который присоединился к мирному движению и вывез наших активистов из Сирии. Для кого-то он раздобыл разрешения, позволяющие прямо пересечь границу, а кому-то забронировал места на авиарейсы под вымышленными именами с парочкой остановок в нейтральных странах. — Здесь нет троих, — объяснил он. — Одного убили два дня назад, ещё одну девушку арестовали, когда она пыталась покинуть страну, а третий узнал, что за ним следит полиция, и решил не присоединяться к нам. Мы до сих пор не знаем, что с ним.

Я поблагодарил контрабандиста и предложил всем присутствующим представиться. Первым говорил профессиональный танцор из Дамаска. Он сказал, что вплоть до революции проводил дни, занимаясь классическим балетом, а ночи — смотря сериалы «Как я встретил вашу маму» и «Друзья». Он представлял, что однажды Сирия станет нормальной страной. Завтра ему виделось как что-то, похожее на ситком. И хоть Сирия вовлечена в гражданскую войну, он всё ещё верил в мирное сопротивление.

У танцора был мягкий характер, но симпатичная девушка, сидящая на пару мест ниже, не разделяла его кроткого темперамента. Её глаза скрывались за солнечными очками. Она ухмыльнулась и заявила, что не верит, что мирный протест сможет свергнуть Асада: диктатора можно сместить только через кровь. Эта девушка была студенткой в одном из небольших северных городов и присоединилась к противостоянию потому, что не видела для себя будущего под режимом Асада. Она считала, что мирное противостояние лучше, но если в Сирии хоть что-то изменится, наверняка будет больше крови. Я был расстроен, слыша такое, но не стал спорить — в конце концов, эти люди рисковали собой, для того чтобы приехать сюда и услышать меня. Я кивнул и продолжил слушать остальных.

Рабочий с фабрики, страховой агент, молодая вдова, безработный подросток. Они были разными, но объединяло их то, что они в действительности не были революционерами. До предыдущего года никто из них не интересовался политикой. Никто не идентифицировал себя с марксистами, националистами или ещё какими-нибудь «истами». Если спросить их, какой страной они хотят видеть Сирию, они отвечали: «Нормальной». Это были обычные порядочные граждане, которым не давали развиваться в обществе, и они были огорчены, потому что считали, что у них несправедливо отобрали будущее.

Человек, который громко озвучил эту точку зрения, был доктор из Латакии. Он носил джинсы, жёлтую ветровку и тонкую золотую цепочку. Он сказал, что он хороший доктор и имеет годы опыта. Если бы он жил в Нью-Джерси, как некоторые его кузены, нет сомнений в том, что он ужн был бы успешным «мульти» (я не сразу понял, что он имел в виду «мультимиллионером»). Но в Сирии у него часто бывают проблемы с тем, чтобы прокормить семью. При всём своём образовании и способностях он часто стыдился себя. И он решил, что Асад, который руководит коррумпированной системой, не дающей развиваться талантливым людям, должен быть свергнут. Он верил, что сочетание насильственных и ненасильственных действий — то, что нужно, чтобы освободить Сирию.

Когда все высказались, наступила моя очередь. Я настроил ноутбук и подключил несколько проводов. Моя коллега Бреза выключила свет, и я нажал кнопку.

— В хаосе, — сказал я, — рождается знание.

На большом экране у меня за спиной появились кадры с изображениями Сербии поздних 1990-х. Мне хотелось, чтобы сирийцы видели, через что я прошёл. Они увидели фото Слободана Милошевича с обрюзгшим лицом и в защитной форме, по которому нельзя было увидеть всё зло, что он обрушил на мир. Я рассказал о войнах Милошевича, показывая, как трупы боснийских мусульман небрежно бросают в братские могилы. Доктор прошипел проклятие.

— Такова была Сербия, — сказал я, показывая фото Белграда после трёхмесячных американских бомбёжек. Я описал ночные взрывы, которые сравняли с землёй достопримечательности моего города, и рассказал, как чуть не погибла моя мать. — В это время в Сербии не было видимой оппозиции, и ни государства-соседи, ни США не могли при помощи военной мощи заставить Милошевича уйти.

Я нажал ещё одну кнопку, и на экране появилось изображение хилого, истощённого человека.

— Вы знаете, кто это? — спросил я.

—Ганди! — раздалось несколько голосов. Это был простой вопрос.

Следующим появилось фото Мартина Лютера Кинга младшего, выступающего со своей речью под названием «У меня есть мечта» — он махал людям, которые шли с ним маршем на Вашингтон.

— А этого человека вы знаете?

Курдский инженер подался вперёд:

— Вроде бы, это освободитель чёрных?

— Очень близко.

Я рассказал группе, что ни один, ни второй из них никогда не поднимали ни на кого руку, но несмотря на это, первому удалось сбросить оковы имперского правления, а второй добился радикального изменения чувства справедливости в обществе.

— Забудьте о моральном преимуществе ненасильственного сопротивления. Посмотрите на ситуацию с практической стороны, — и я представил аудитории моего партнёра Слободана, который поднялся, чтобы занять место спикера.

Во-первых, объяснил Слобо, не важно, сражаетесь ли вы с Милошевичами или с Асадами, их сила всегда будет заключаться в их способности и готовности к насилию.

Это то, в чем эти режимы преуспевают. И у этих ребят есть в распоряжении армии. Так что, начиная силовую кампанию против диктатора, вы уже по умолчанию находитесь в невыгодном положении. Вы атакуете врага в том месте, в котором он сильнее всех. Если вы намерились сразиться с Дэвидом Бекхэмом, то вы уж точно не захотите встречаться с ним на футбольном поле. А захотите сыграть с ним в шахматы. Это то, в чём вы можете выиграть. Восстать с оружием против диктатора — глупая попытка запугать его. Во-вторых, жестокая кампания может эффективно использовать только ваших физически сильных активистов. То есть тех ребят, которые могут сражаться на улицах, таскать тяжелую технику и работать с пулеметами. Все те остальные, кто бы в ином случае захотел вас поддержать: бабушки, профессора или поэты — не смогут принять в ней участие. Чтобы сбросить диктатуру, нужно создать критическую массу, где все на вашей стороне. Сделать это с помощью насилия почти невозможно.

— Вы не понимаете, — сказал студент в темных очках от солнца. — Асад сильный. Сирия — это не Сербия. Мы не европейцы. Вы видели, что случилось со всеми этими детьми.

— Да, —сказал Слобо, — видел.

И да, это были очевидные различия. Но все диктаторы, ответил он, имеют одно важное сходство. Он спросил у сирийцев, знают ли они, чем в именно оно состоит.

— Их всех нужно убить! — сказала студентка.

Такая реакция совершенно взбесила молодую женщину в майке на бретельках. Она встала и начала что-то говорить, размахивая руками. Переводчик старался не отставать, но из его предложений, которые он выдавал на огромной скорости, я понял, что женщина в майке, имя которой, как я узнал позже, было Сабин, ругала студентку на чём свет стоит, обвиняя её в неуважении и что такие люди, как она, и их варварская настойчивость в том, что каждую проблему нужно решать с помощью насилия — было как раз той причиной, по которой арабский мир так запутался. Не дожидаясь, когда ситуация выйдет из-под контроля, я задал Сабине вопрос.

— Хорошо, — сказал я, — тогда зачем ты здесь?

— Я здесь, чтобы найти способ убрать Асада мирно, а не войной, — сказала она по-английски с лёгким акцентом. По тому, как свободно она говорила, было видно, что она ходила в хорошие школы и, вероятно, была дочерью каких-то богатых сирийцев. — Мы уже сыты по горло войной.

— Так как же победить, если не при помощи войны? — спросил я. — Ты просто попросишь Асада уйти?

Собрав всё своё очень ограниченное актерское мастерство, я сгримасничал и плаксивым голосом сказал: “Пожалуйста, господин Асад, пожалуйста, можете перестать быть убийцей? Это нехорошо!”. Казалось, что Сабин пришла в смятение, в то время как остальные сирийцы смеялись, развеселившись от моей выходки и довольные тем, что Сабин немного сбила пыл.

— Сабин, — сказал Слобо, — я вижу, что у тебя очень добрые намерения. И, поскольку ты здесь, я знаю, что ты очень, очень мужественная. Но ты должна понять, что мы здесь собираемся спланировать войну.

Она выглядела растерянной.

— Я не понимаю, — сказала она. — Я думала, что вы сторонник ненасилия, как Ганди.

— Так и есть, — быстро сказал он, — но ненасильственность не означает, что ты не борешься изо всех сил. Ты просто сражаешься при помощи других средств, другого оружия.

Она выглядела недоверчиво настроенной. Пришло время озвучить нашу первую важную тему дня.

— Вы когда-нибудь слышали о санкциях?

— Конечно, — сказал курдский инженер. — Но санкции никогда не работают. Все они связаны с нефтью. Всё, о чём беспокоится Америка, так это только о нефти, — и тут он выдал тираду, наполненную всякой заговорщицкой чушью про Израиль и его внешнюю политику и войну в Ираке.

Смысла в его речах было мало, но суть заключалась в том, что активисты ничего не могли сделать, потому что экономические санкции были игрой супердержав, а не простых людей. Остальные кивали в знак согласия. Стоматолог сказал, что он пытался организовать кампанию по написанию писем, чтобы убедить Американский Конгресс наказать Асада экономически, но это не сработало.

— Зачем им нас слушать? — сказал он. — Мы никто.

— Может быть, они не послушают вас, — сказал я. — Но они послушают Сабин.

Группа выглядела сбитой с толку, Сабин в первую очередь.

— Почему бы это они стали слушать меня, если бы я им сказала не покупать нефть? — спросила она.

— А кто сказал что-нибудь о нефти? — ответил я, улыбаясь. — Я думал скорее о крутых отелях.

— Да ладно, — сказала Сабин.

— Я серьезно. Ведь у вас Дамаске они есть, правда?

Она кивнула. Я попросил ее назвать несколько самых крутых мест, и она начала перечислять. Когда она добралась до “Four Seasons”, я остановил ее.

— «Four Seasons»! — закричал я. — Отличное предложение. — я указал на работника-здоровяка. — Ты же постоянно туда ходишь, да?

Он широко заулыбался, а остальные смеялись.

— Хорошо, — сказал я, улыбаясь, — значит ты туда не ходишь, но все важные люди, которые прилетают со всего мира, ходят. А теперь представьте, если бы вы могли закрыть этот отель.

— Как мы можем это сделать? — спросил курд.

— Это вы мне, ребята, скажите. Что может удержать кого-то от того, чтобы остановиться в этом отеле?

— Стоимость! — сказал фермер.

Это был неплохой ответ. Тут в воздух взлетела рука. Она принадлежала энергичному молодому студенту.

— Что, если бы, кто-то пробрался в отель и подсунул фотографии под двери номеров, а там было бы показано, как выглядел Алеппо после бомбёжки? — спросил он.

Комната замолчала.

— Но как это можно было бы сделать? — спросил кто-то серьезным тоном. — Там, должно быть, повсюду камеры. Кто бы ни пошёл на что-то такое рискованное, он будет отправлен прямиком в тюрьму.

Хоть не всё ещё было идеально, но сирийцы шли по правильному пути.

— Кто-нибудь знает, кому принадлежат “Four Seasons?” — спросил я. Никто не знал.

— Я тоже не знаю, — признался я. — Но готов поспорить, что кому-то, тесно связанному с командой Асада. Наверное, кому-то вроде Рами Махлуфа. Разве он не двоюродный брат Асада и один из столпов сирийской экономики? Ну, я полагаю, что тот, кто владеет самым большим, самым престижным отелем в Дамаске, кем бы он ни был, должен быть кем-то довольно хорошо связанным с властями. И кем бы он ни был, международная гостиничная сеть, вероятно, довольна тем соглашением, которое у них с ним есть, потому что деньги-то текут в карманы. Но что, если бы вы заставили гостиничную сеть отказаться от франшизы?

— С чего бы они решили это сделать? — спросила Сабин.

— Потому что с гостиничными сетями, — ответил доктор, — гораздо легче иметь дело, чем с диктаторами вроде Асада. И если гостиничную сеть начнут отождествлять с семьей и друзьями жестокого режима, то, скорее всего, она скажет: “Вы знаете, что? Нам не нужны неприятности и вся эта шумиха в прессе”.

— В таком случае, вам даже не придется проносить фотографии внутрь отеля в Дамаске, — сказал студент. — Потому что если устроить протесты в Лондоне или Париже, или где бы ни базировалась сеть этих отелей, и если сосредоточить внимание журналистов и блогеров на компаниях, работающих с режимом, то может быть, это и сработает.

— И, возможно, другие бренды начнут нервничать, — сказала Сабин.

— Именно, - ответил я. — Международные компании, которые годами ведут бизнес с Асадом, теперь подумают дважды или трижды, прежде чем инвестировать в Сирию. По кому это ударяет?

— По бизнес-сообществу! — сказала Сабин.

— По бизнес-сообществу, — сказал я. — А кого поддерживает бизнес-сообщество?

— Как правило, — сказал студент, глядя на Сабин, — оно поддерживает Асада.

— Именно! Так что вместо того, чтобы писать в Американский Конгресс и говорить о нефти или правах человека, которые действительно являются большой проблемой, мы концентрируемся на одном отеле, и добиваемся его закрытия, а затем другие закрываются, и тогда пособники Асада уже не будут так счастливы, потому что их доходы начинают иссякать. Что происходит дальше?

— Они паникуют, — сказала Сабин.

— Конечно. Это естественно. И когда они запаникуют, они наверняка задумаются о том, что Асад — не единственное шоу в городе, и что им лучше подготовиться к жизни в случае падения его власти. Что еще случится?

Никто ничего не сказал, так что я продолжил. — Что еще случится, так это то, что у обеспеченных, приближённых людей останется все меньше и меньше денег, которые они смогут отдавать Асаду. Коррупция работает так: Асад говорит своему двоюродному брату: “Ты сможешь иметь кучу монополий и бизнесов, при условии, что будешь мне платить”. Так что двоюродный брат богатеет, и этот же самый двоюродный брат отдает Асаду часть своих денег, и всем отлично. Кроме тебя. А теперь этот родственник потерял отель и у него больше нет столько денег, а это значит, что у него больше нет денег, чтобы ещё и платить Асаду. Что это значит для Асада?

— Что у его жены меньше денег на шоппинг в Европе? — сострил доктор.

— Да, — сказал я, — но также и то, что у него теперь меньше денег, чтобы платить за бомбы и пули, чтобы убить вас, ребята. Пули дорогие. Бомбы дорогие. Так что ему очень нужны деньги, и у нас есть силы, чтобы сделать так, чтобы он их не получил.

Я сделал паузу, чтобы дать переварить это всё, а потом объявил, что мы поиграем в игру. Я попросил группу разделиться на команды по три человека и составить список всех вещей — от роскошных отелей до безалкогольных напитков — которыми они наслаждаются каждый день, и производителей которых, по их мнению, можно было бы убедить отозвать свои инвестиции из Сирии. Вскоре комната зашумела от эмоциональных разговоров на арабском языке. То тут, то там я смог разобрать такие слова, как “Adidas”. И я был счастлив видеть, как они иногда похлопывали друг друга по плечу или давали «пять». Это означало, что они воодушевлялись, но также и то, что они учились работать вместе. Они пришли сюда, ожидая поговорить о революции, а вместо этого говорили о кроссовках. Теперь то, что они делали, казалось более нормальным, и в этом весь смысл: показать им, что первый шаг к свержению диктатора — это сделать так, чтобы все понимали, что жизнь под диктатурой никогда не бывает нормальной.

Через десять минут я хлопнул в ладоши, и группа вернулась обратно в общий круг. Они с энтузиазмом представили свои результаты: мы могли бы сделать так, чтобы в Сирии не показывали зарубежные фильмы, мы могли бы убедить людей не покупать сирийское оливковое масло… Некоторые из их идей были хорошими, другие — ошибочными. Но они поняли суть. Теперь они поняли, что Асад был не чудовищем, которое невозможно было остановить, а человеком, которому для того, чтобы остаться на плаву и управлять своими армиями, нужны огромные деньги. Каждый тиран опирается на столпы экономики, а столпы экономики — это гораздо более лёгкие мишени, чем военные базы или президентские дворцы. Расшатайте их, и тиран в конце концов падет.

Но не верьте мне на слово. Эта теория, сосредоточенная на столпах поддержки, была разработана американским академиком, профессором Джином Шарпом, известным как «отец теории ненасильственной борьбы». Шарп утверждает, что каждый режим удерживается всего на паре столпов; непрерывно в достаточной степени давите на один или несколько столпов, и вся система скоро рухнет. Шарп считает, что все лидеры и правительства, где бы они ни находились, полагаются на одни и те же механизмы, благодаря которым они остаются у власти, что делает их власть более неустойчивой, чем кажется. Никакая власть не бывает абсолютной вечно. Даже власть Асада. Диктаторы вкладывают много сил в то, чтобы казаться несокрушимыми, и поэтому легко забыть, что они всего лишь люди, надзирающие за другими людьми и зависящие от труда и податливости многих из них. Власть диктатора зиждется на добровольном согласии людей, которые ему подчиняются. Вот, что пытался Слобо дать понять, когда сказал сирийцам, что все диктаторы похожи в одном важном моменте: они зависят от людей. Диктатору действительно нужно, чтобы простые граждане ходили по утрам на работу, а также, чтобы аэропорты, телевизионные студии и пенсионные фонды солдат работали бесперебойно. И важно понимать, что эти среднестатистические винтики системы, выполняющие приказы, просто хотят сделать свою работу и пойти домой; даже когда они надевают спецодежду и становятся жестокими, они не обязательно воплощение зла и совсем не обязательно, что они совсем потерянные люди. Как я говорил сирийцам, полицейский, бьющий их по голове щитом, наверное, делает это не потому, что боится и презирает свободу, а потому, что ему платят сверхурочные. И пока ему платят, пока всё работает гладко, диктатор в безопасности на своем троне. Поэтому первая задача активиста — сделать так, чтобы машина с визгом затормозила свой привычный ход, сделать так, чтобы столпы расшатались.

Конечно же, столпы в разных местах разные. В маленьких сельских деревнях Африки вы обнаружите, что самыми важными столпами могут быть старейшины племени, в то время как мы в своё время осознали, что в маленьких городах Сербии, во время кампании “Отпора” наиболее важными людьми, которых мы должны были привлечь на свою сторону, были провинциальные врачи, священники и учителя. Они были творцами общественного мнения. Когда речь идет о корпорациях, основными столпами поддержки являются акционеры, вкладывающие свои деньги, и, возможно, деловые СМИ, например, как в Америке CNBC и Wall Street Journal, чье позитивное освещение событий держит цену акций на высоком уровне. Не важно, боретесь ли вы за то, чтобы жители деревни были на вашей стороне в борьбе с кровожадным диктатором, или вы хотите добиться того, чтобы Макдональдс добавил здоровые продукты в своё самое дешёвое меню — вы должны знать, какие столпы вам нужно расшатывать.

Сирийцем понадобилось некоторое время, но они всё же воодушевились этой идеей. День подходил к концу, поэтому я завершил сессию и попрощался до утра, но когда собирал вещи, я заметил, что несколько сирийцев задержались, разговаривая друг с другом. Я не спеша вышел на улицу и увидел, что несколько моих учеников завернуло в соседнюю лавку с мороженым. Среди них были Сабин и студентка. Никаких признаков их прежней враждебности больше не было. Теперь они обе смеялись.