7. Это единство, детка!

Если вы дошли до этого момента в книге, я предполагаю, что вас волнует не только мой всемирно известный сербский юмор, но и что вы искренне интересуетесь тем, как обычные люди могут делать необычные вещи и изменять общество, страну и мир. Следующие главы будут не столько о том, что такое ненасильственные действия, сколько о принципах, без которых не может выжить ни одно движение.

Чтобы начать этот раздел книги, отправимся в Беларусь. Есть не так много лучших мест, с которых можно было бы начать. Эта прекрасная страна, расположенная рядом с Россией, каким-то образом пропустила падение Берлинской стены и сегодня всё ещё живёт советской мечтой. А теперь давайте вернемся в прошлое и представим, что это 2010 год, накануне президентских выборов в Беларуси. С 1994 года страна находится под пятой безжалостного и коррумпированного деспота по имени Александр Лукашенко, который правит последней диктатурой в Европе. Человек разносторонних талантов, высокий усатый Лукашенко — большой поклонник хоккея, беговых лыж и пыток. Он также явно проштудировал каждую страницу в справочнике тирана: всего через несколько лет после своего первого избрания ему уже удалось разогнать парламент, усилить тайную полицию и построить режим, который считается репрессивным даже в регионе, где многие ещё помнят Сталина.

Возмутившись тем, чем стал их любимый президент, народ Беларуси восстал. В 2006 году вышли на демонстрации десятки тысяч человек, положив начало стильно названной «джинсовой революции» (в Беларуси джинсовая ткань по-прежнему представляет собой обещание западной демократии). Это была благородная попытка свергнуть диктатора, но она потерпела неудачу — головорезы Лукашенко слишком укоренились, протестное движение было слишком дезорганизовано, а выборы в том году стали ещё одним явным триумфом деспота. Неукротимая оппозиция продолжала свои усилия, и к моменту начала выборов 2010 г. активисты демократического движения в Беларуси сумели оказать достаточное давление внутри страны и за рубежом, чтобы заставить Лукашенко устроить нечто, отдалённо напоминающее честное голосование. Более 90% взрослого населения участвовало в выборах, и большинство белорусов были уверены, что Лукашенко грозит неминуемое поражение.

Что же случилось потом?

Вот,как выглядела бы ночь выборов в Минске, будь жизнь голливудским фильмом. В своей тёмной и мрачной штаб-квартире диктатор вяло признаёт свое поражение, его приспешники готовятся покинуть страну, чтобы не столкнуться с уголовным преследованием, которое новое демократически избранное правительство почти наверняка начнёт против них. На другом конце города в каком-то весёлом банкетном зале, заполненном шумными сторонниками, новый президент — умный, нормальный, вдохновляющий человек — произносит воодушевляющую речь о переменах, надеждах и обещаниях. Празднование длится несколько дней в каждом баре города. Скачок международных кредитных рейтингов. Андерсон Купер прилетает, чтобы взять интервью у героев мирной революции.

Но в ночь выборов в Минске ничего подобного не было. Напротив, это было очень похоже на знаменитый отрывок из «Жизни Брайана» Монти Пайтона, в котором горстка иудеев сидят в амфитеатре, не разговаривая друг с другом, потому что каждый представляет свою отколовшуюся политическую секту. В 2010 году с Лукашенко соперничало девять кандидатов, представляющих Социал-демократическую партию и Христианско-демократическую партию, Союз модернизации, Объединённую гражданскую партию и Белорусский народный фронт. Белорусы были запутаны. Все кандидаты от оппозиции были неплохими людьми — среди них были юрист, поэт и экономист — но их было слишком много, чтобы выбрать. Каждый получил небольшую часть голосов, а большая часть энергии оппозиции ушла на то, чтобы противостоять друг другу в мельчайших разногласиях, а не объединяться против общего оппонента. К моменту подсчета голосов Лукашенко уже мог похвастаться крупной победой на более или менее свободных выборах. Это был худший исход, который только можно вообразить для оппозиции.

Я уже видел такое раньше. В Сербии до того, как «Отпор» объединил всех, выборы при Милошевиче проходили именно по этой схеме. Политологи называют это «атомизацией». Милошевич набирает значительное количество голосов, украдёт ещё несколько тысяч, а затем просто ждёт, пока расколотая оппозиция упустит все шансы добиться чего-либо, перессорившись между собой. Ссорясь, мы делали за диктатора всю работу. Вот почему с самого основания «Отпора» мы вели две параллельные битвы: одна за свержение диктатуры, а вторая за объединение враждующих политических партий. Мы намеренно включили борьбу за единство в план кампании против Милошевича, и это сработало.

Однако единство — вещь непростая. Это не только один из важнейших элементов успешных ненасильственных действий, но и самый труднодостижимый, по нескольким веским причинам.

Во-первых, это связано с природой деспотических режимов. В Египте Хосни Мубарака, как и во многих диктатурах, любое собрание более пяти человек считалось незаконным, что делало создание гражданского общества практически невозможным. Разделив египетское общество на крошечные фрагменты, Мубарак следовал вековому диктаторскому принципу «разделяй и властвуй». Как и многие другие автократы, он знал, что единство зависит от создания коалиций, а коалиции зависят от способности людей собираться вместе, делиться взглядами и улаживать разногласия. Когда эта самая возможность становится незаконной, организованная и хорошо отлаженная оппозиция маловероятна.

Однако единство — трудная концепция ещё и по другой, гораздо более фундаментальной причине: врожденной тенденции, которую в той или иной степени разделяют почти все люди, которая приводит нас к убеждению, что мы разбираемся во всём лучше всех. Я первый же признаю себя виновным в подобной глупости. Когда вы очень молоды и полны энтузиазма — а таких очень много среди активистов — и вы работаете вместе с другими молодыми и увлеченными людьми, вполне вероятно, что в какой-то момент вы посмотрите на своего приятеля, сидящего рядом с вами, и зададитесь вопросом, как вообще можно было связаться с таким дебилом. Это нормально, слишком уж горячая и напряжённая работа кипит в общественном движении и слишком много народу в неё вовлечено. Даже сегодня мои друзья из «Отпора» по-прежнему любят ругать друг друга за то, что они говорили более десяти лет назад в моменты гнева, и многие из этих ссор — которые теперь кажутся нам такими глупыми и незначительными — легко могли закончиться тем, что некоторые из нас вышли бы из группы и основали конкурирующие движения.

Но и это ещё не всё. Проблема единства становится ещё более острой, потому что существует много разных типов единств. В Сербии, например, нам нужно было заставить работать вместе девятнадцать оппозиционных партий, каждая из которых ненавидела все остальные. Для нас хитрость заключалась в политическом единстве. В некотором смысле нам повезло, потому что, столкнувшись с проблемой политического свойства, вы всегда можете отступить в лучших традициях торговли и заключения закулисных сделок. Но представьте активистов во время борьбы за гражданские права в Соединенных Штатах и Южной Африке, которым нужно было создать расовое единство между белыми и чёрными. Это тяжело. Ддвижение за права геев с таким же трудом должно было создавать культурное единство между гомосексуалистами и натуралами. И да поможет Бог тем бедным душам, которые в таких смутных местах, как Египет и Сирия, пытаются создать дух религиозного единства в борьбе против деструктивных сект Ближнего Востока. В других местах, в городах от Рио до Нью-Йорка и от Тель-Авива до Москвы, вы можете найти людей, отчаянно пытающихся создать социальное единство, демонстрируя, что желания людей, живущих в космополитических городских центрах, не так уж далеки от чаяний провинциальных сельских жителей. Сделать это тоже непросто.

Но нет причин опускать руки, потому что объединение даже самых разрозненных групп возможно, если вы правильно подойдете к задаче. Начнём с того, что внутри этих больших стратегических объединений есть меньшие тактические объединения.

Первый шаг предполагает понимание природы компромисса. Когда давным-давно писателя Э. Б. Уайта попросили дать определение демократии, он отметил, что есть расхожее мнение, что более половины людей правы более, чем в половине случаев. Он не шутил, но упустил один ключевой компонент, а именно, что для того, чтобы такая система работала, необходима большая степень взаимных уступок. А компромисс, к сожалению, не возбуждает. Никто никогда не маршировал, не протестовал и не собирался на городской площади только для того, чтобы крикнуть: «Я не полностью согласен с вашими взглядами, но в интересах продвижения вперед я готов пересмотреть и изменить свою точку зрения». С другой стороны, всеми способами продвигать и свои идеи, и сообщения партнёров — ошибка. Просто спросите членов FEMEN.

Основанная в 2008 году молодой украинской экономисткой, обеспокоенной процветанием секс-торговли, которая подвергала так много женщин в её стране и других местах жизни, полной страданий и насилия, группа активистов вскоре придумала очень эффективную тактику — молодые женщины в откровенной одежде устраивают театрализованные акции. Это может вас удивить, но полуобнаженная натура взволновала людей, и средства массовой информации начали уделять серьезное внимание посланию FEMEN. Достаточно скоро одна из участниц FEMEN поняла, что она, вероятно, привлечет ещё больше внимания без одежды, и вышла без рубашки в знак протеста. Голая грудь быстро стала визитной карточкой группы.

Сначала FEMEN сосредоточили свою деятельность на основных темах, касающихся прав женщин. Они пикетировали посольства стран, режимы которых угнетали женщин и боролись за строгую политику запрета проституции. На этом этапе у FEMEN была хорошая единая позиция. Их грудь привлекала внимание средств массовой информации, и как только на них было обращено внимание, эти храбрые женщины очень хорошо распространяли своё послание. Но движение росло, и одновременно росло искушение отклониться во всех направлениях. В Киеве, например, активистки FEMEN обнажились в знак протеста против отсутствия общественных туалетов в городе. В поддержку Pussy Riot члены группы разрезали деревянные кресты бензопилами. В Берлине они разделись, а затем сожгли распятую куклу Барби возле нового музея, посвященного знаменитой кукле, протестуя против статуса Барби как воплощения навязанного женского идеала. Во время летних Олимпийских игр в Лондоне в 2010 году они появились в центре событий, измазанные фальшивой кровью и увенчанные цветочными венками в знак протеста против включения в спортивное мероприятие неких неопределенных «кровавых исламистских режимов». Я не хочу преуменьшать эти действия. Все они были организованы в поддержку уважительных причин, и тот факт, что я слышал о них, означает, что все они были, по крайней мере, в некоторой степени успешными. Но диверсификация целей, тем и сообщений FEMEN отняла у группы некогда единую направленность. Это стоило группе той информационной чёткости, которую когда-то имели её действия: сегодня, когда СМИ замечают, что одна из обнаженных до пояса активисток FEMEN участвует в акции протеста, они больше не знают, касается ли демонстрация прав женщин, секуляризма или чего-то ещё.

Это риск поставить под угрозу первое и, возможно, самое важное тактическое единство: единство сообщения. У «Отпора» ушло много времени, чтобы понять этот важный принцип. Если бы мы этого не сделали, вполне вероятно, что Милошевич всё ещё был бы у власти, а я был бы либо мертв, либо в тюрьме, либо отправился бы долгую вынужденную ссылку. Когда мы обсуждали наше видение завтрашнего дня, было ясно, что оно включает в себя множество идей: мы хотели хорошую образовательную систему, которая не промывала бы мозги детям националистическим мусором, свободную экономику, которой не управляли бы некомпетентные люди и головорезы, мирные отношения с соседями, сильную культуру, которая позволила процветать всем разновидностям искусства, и многие другие аспекты, которые, сплетенные вместе, создают нормальную и счастливую жизнь. Но демонстрация всех этих вещей сразу послала бы сигнал о том, что мы недостаточно серьезны, не сосредоточены, что мы разбрасываемся. Чтобы избежать этого, мы объединили все наши идеи и надежды в один единый лозунг, «Этому конец» (причем под «Этим», подразумевался диктатор), который помог нам всем забыть о разногласиях и объединиться ради общей цели.

Простого лозунга «Этому конец» было достаточно, чтобы заставить всех, кто хотел будущего без Милошевича, присоединиться к нам, и он позволил нам сосредоточить внимание на «Нём», несмотря на все другие вещи, которых разные группы тоже хотели бы добиться. Нам нужно было одно сообщение, а не девятнадцать отдельных платформ всех оппозиционных партий. Не зря корпорация «FedEx» использует один и тот же фиолетовый и оранжевый логотип на всех своих самолетах, грузовиках, конвертах, бланках, рубашках и кепках. Им нужно поддерживать единое сообщение, и вам тоже.

Поддерживать единство сообщения достаточно сложно, но что действительно сложно, так это сохранение единства вашего движения. Когда мой коллега Слободан, похожий на крутого и закаленного в боях генерала, встречается с активистами, он любит говорить о единстве движения, начиная с простого слайд-шоу из знаковых фотографий. Сперва он показывает аудитории несколько фотографий протестов 2003 года против войны в Ираке. Это знакомые кадры, взятые прямо из передач CNN и со страниц New York Times, на которых изображены толпы увлеченных людей, которые ушли с работы, чтобы маршировать со знаками и транспарантами, осуждающими президента Буша и надвигающееся американское вторжение. На фотографиях изображены самые разные люди — от хорошо одетых профессионалов до слегка расстроенных теоретиков заговора — объединённые одной целью и вышедшие на улицы. “Что вы видите?” — спрашивает Слобо своих учеников. «Антивоенный протест» — уверенно отвечают они. Потом Слобо показывает картинки с фестиваля «Woodstock». На этих фотографиях покрытые грязью хиппи в ярких развевающихся одеждах резвятся в полях, накуриваются и целуются с незнакомцами. «А что вы видите тут?» — спрашивает Слобо. «Антивоенное движение», — говорят ему, не раздумывая. Независимо от того, где в мире Слобо показывает эти два набора изображений, он всегда получает одни и те же ответы.

Эта красочная группа грязных хиппи объединена во многих отношениях, так что люди автоматически понимают, что это за движение. Без каких-либо других подсказок — никаких знаков или лозунгов — вы узнёете музыкальные вкусы хиппи из Вудстока, типы наркотиков, которые они, вероятно, принимают, и насколько плохо они пахнут, просто взглянув на их спутанные волосы и сумасшедшую одежду. Нет никаких сомнений в их политических взглядах: они выступают за мир и любовь. Это потому, что хиппи, живут ли они в Калифорнии или Белграде, объединены общей идентичностью. И именно это чувство групповой идентичности отличает широкие движения (на второй группе фото) от единичных протестов (на первых фото).

Групповая идентичность необходима для любого движения, независимо от того, ставит ли оно целью свергнуть диктатора или продвигать органическое сельское хозяйство. Члены зеленого движения, например, всегда выключают свет, выходя из дома, перерабатывают пластик и ни при каких обстоятельствах не засоряют улицу — и это правда, говорите ли вы о моей подруге-вегане из Калифорнии Ариан Соммер или о моей лучшей подруге, жене друга Дуды, Ане, экологически сознательной сербке, которая выращивает свои овощи на другом конце света, в далеком Белграде. Неважно, где они находятся, и какие ещё проблемы их волнуют. Они часть чего-то большего. Так выглядит единое движение, и, как показали ученики Слобо, это сразу видно, как только вы его видите.

Однако единство движения — не только вопрос его культуры, но также и вопрос его администрирования. Американская организация «Студенты за демократическое общество» является хорошим поучительным примером. В 1960-х SDS была большой проблемой. Она быстро росла: с двух с половиной тысяс членов осенью 1964 года до более чем двадцати пяти тысяч всего год спустя, а к 1969 году их было примерно сто тысяч членов из почти в четырёхсот колледжей. Политическое движение, которое она помогла создать, привлекло сотни тысяч людей к маршу по Вашингтону, в том числе рок-звезд и других знаменитостей. Тогда можно было подумать, что SDS была нацелена на достижение своих целей и успешное завершение войны во Вьетнаме. Многие в движении думали именно так.

Но чем более заметным становилось движение, тем менее комфортно члены SDS чувствовали себя из-за его организационноц структуры. Им не нравилось, что в их организации есть президент и вице-президент. Они утверждали, что такие вещи могут быть уместны в банке, а не в движении, которое искренне стремилось предложить альтернативу тому, что оно воспринимало как коррумпированную и жестокую систему. Итак, в 1967 году, стремясь сделать организацию более демократичной, SDS собралась и проголосовала за основные изменения, покончив с президентом и его заместителем и учредив вместо этого гораздо более пористую структуру. Это осчастливило многих членов, но мало что сделало для защиты организации от того, что последовало дальше.

Два года спустя, когда бушевала война, и Америка была охвачена расовыми беспорядками, убийствами и прочей дурной атмосферой, SDS снова собралась, чтобы обсудить свое будущее. С самого начала было ясно, что конвенция SDS 1969 года не будет похожа на прежние. Представители различных фракций бродили по залу и распространяли литературу; если вы потратили бы время, чтобы прочитать их брошюры, вы бы увидели, что у этих людей почти нет ничего общего. Различные фракции имели разные идеологические формы и размеры, но, вообще говоря, борьба на этом хаотическом собрании была между теми членами SDS, которые верили в протесты и процедуры и оставались приверженными ненасильственным действиям, и теми, кто считал, что это единственный способ остановить войну — это «вернуть её домой», что означало начало кампании взрывов и стрельбы в американских городах — презренная идея с моральной, политической и практической точек зрения. После долгих криков и большого количества плохо написанных манифестов SDS раскололась на две фракции. Это должно было стать её последним соглашением: когда 1960-е годы перешли в 1970-е, SDS оставалась организацией только по названию.

В какой-то мере раскол можно было списать на пьянящую привлекательность революционной политики. Отчасти это связано с тем, что все участники были молоды, слегка за двадцать. Но по большей части то, что случилось с SDS, было просто неизбежно. Без организационного единства всё развалится. Это одна из немногих гарантий, которые я могу дать вам в этой книге. Политика, по определению — это фракции, борющиеся за власть. На момент написания этой статьи Йемен, например, после очень успешного свержения своего диктатора Али Абдуллы Салеха ведет бесконечные переговоры о переговорах, при этом все политические партии спорят о численности своих представителей, на Конференции по национальному диалогу, долгожданной площадке для демократического формирования будущего нации. И давайте даже не будем начинать о том, что произошло в Египте после падения Мубарака — это уже другая глава. Дело в том, что движения подобны самолётам, без пилота за штурвалом они рухнут, и никогда не знаешь, кто подберет обломки.

Как же тогда обеспечить единство? Короткий ответ: никак. Вы мало что можете сделать, чтобы убедить людей не вести себя согласно человеческой природе и перестать искать причины для борьбы и разделения. Вы можете быть похожими на SDS и дать каждому большую свободу, или вы можете быть похожими на йеменцев и иметь очень жесткую структуру комитетов, но рано или поздно неизбежно возникнет напряжение. Однако вы можете учиться на опыте других. Ранее я рассказывал о том принципе, который мы разработали в «Отпоре»: нужно нарисовать линию на листе бумаги и посмотреть, сколько людей вы можете включить на свою сторону страницы. Мы называем это линией разделения. Как вы помните, Харви Милк в конце концов победил на выборах, когда понял, что кампания по вопросам качества жизни привлечет на его сторону гораздо больше людей, чем просто обсуждение конкретных вопросов, которые интересовали в первую очередь гей-сообщество.

Представьте себе, но это единственная тактика достижения единства, и, несмотря на все свои более поздние ошибки, египетские революционеры изначально хорошо поработали над линией религиозного разделения. Например, в первые дни восстания 2011 года на площади Тахрир некоторые комментаторы предсказывали, что насилие на религиозной почве подорвет всё чувство эйфории в стране, это лишь вопрос времени. Так как же активисты отреагировали на это беспокойство? Однажды в пятницу, когда толпа мусульман преклонила колени для молитвы, их собратья-христиане сделали нечто неслыханное в непростой истории страны: они взялись за руки и сформировали защитный кордон, ограждая своих мусульманских друзей от преследований и предоставив им спокойное место для молитвы. Два дня спустя, когда наступило воскресенье, настала очередь христиан молиться, а мусульман — стоять на страже. В какой-то момент христианская пара организовала очень публичную свадебную церемонию среди всей суматохи на площади Тахрир, и когда молодожены встретились с толпой, их приветствовали как мусульманские, так и христианские доброжелатели. Тронутый религиозным единством площади, преподобный Ихаб аль-Харат обратился к протестующим с невероятным благословением: «Во имя Иисуса и Мухаммеда мы объединяем наши ряды. Мы будем протестовать до тех пор, пока не падёт тирания». Так они и сделали.

Конечно, это драматический пример, и он должен вдохновить любого, кто задумывается о ненасильственных действиях. К сожалению, этот дух слишком часто теряется, и редко по какой-либо злонамеренной причине. В России, например, недавние волны демонстраций против продолжающейся консолидации власти Кремля вывели на улицы десятки тысяч людей. При поддержке творческих активистов, таких как Pussy Riot, антипутинское движение вскоре приобрело международную известность, дав надежду тем, кто выступал против деспотического режима Путина. Но одна вещь, на которой сосредоточено внимание очень немногих новостных сообщений, оказалась тем самым фактором, который имел наибольшее значение: все эти храбрые демонстранты были в какой-то степени скроены по одному образцу, происходили из одного узкого слоя общества. Они были молоды, обычно около тридцати-сорока, хорошо образованы и принадлежали к среднему классу. Это были люди, которые путешествовали за границу, занимались сёрфингом в Интернете и читали независимые источники новостей. Это были искушённые москвичи и петербуржцы, для которых выходки грубо названной панк-группы и арт-группы «Война» были проявлением острой сатиры.

Но большая часть остальной России не согласилась. Для обычных рабочих, живущих в небольших городах или деревнях оромной страны, Pussy Riot была слишком далека. Эти люди, возможно, считали, что в России всё было неправильно и несправедливо, но, глядя на своих аккуратно одетых космополитических собратьев, они видели очень мало черт, с которыми они могли бы себя идентифицировать. В результате, какие бы усилия ни предпринимались в Москве и других крупных городах, они казались им чуждыми. Российские провинциалы — а это подавляющее большинство населения страны — не видели себе места в этом модном городском протестном движении. К лету 2013 года лишь 11% россиян выразили готовность протестовать, что является резким спадом со времен расцвета оппозиционного движения.

Если бы вы спросили кого-нибудь из участников марша в Москве, звали ли они людей из глубинки в бой, вы, вероятно, услышали бы страстные речи о том, насколько важно, чтобы все россияне выступили вместе. Но этого не произошло. Дело не в том, что москвичи не были бы рады новым соратникам, а в том, что они не сделали того, что сделал наш друг Имран Захир на Мальдивах. Они не выходили на улицу и не слушали людей по всей стране, чтобы понять, что могло бы заставить самых разных людей в присоединиться к их делу. Движения — это живые существа, и если единство не планируется и над ним не работают, оно никогда не материализуется само по себе. Поэтому так важно, чтобы ваше движение всегда было доступно как можно большему количеству людей.

Некоторое время назад я пил пиво с двумя экологическими активистами из Калифорнии, Рэйчел Хоуп и Крисом Нахумом, более известными как Злые Белые Медведи. Они прославились, протестуя на съездах как Демократической, так и Республиканской партий в 2012 году в костюмах белых медведей и с табличками типа «Эй, а я вообще когда-нибудь смогу задать свой вопрос?»

Рэйчел и Крис смешные и супер-умные, и в Лос-Анджелесе мало лучших затейников. Их целью было привлечь внимание к глобальному потеплению и таянию ледяных шапок, и в этом они преуспели. Но хотя белые медведи и их сокращающаяся среда обитания вызывают много любви и сочувствия со стороны веганов и экологически настроенных людей в Калифорнии и других местах побережья, в центре Америки люди, похоже, не слишком заботятся о проблемах экзотических животных. Если не считать специального выпуска National Geographic, большинство жителей Среднего Запада, вероятно, никогда в своей жизни не думали о белых медведях дольше пяти минут. Так что я предложил вместо того, чтобы одеваться белыми медведями, явиться на следующие дебаты в Айове одетыми, как засохшие початки кукурузы, жертвы повышения температуры и более частых засух. В конце концов, глобальное потепление серьезно сказывается на сельском хозяйстве, и фермеры наверняка более сочувственно отреагируют на то, что говорит об их собственном опыте. А в Небраске Рэйчел и Крис могли бы появляться в роли голодных коров с торчащими ребрами, и так далее.

Демонстранты в Бразилии хорошо усвоили такой урок. Их социальные восстания являются одними из первых в истории массовых движений, инициированными исключительно членами комфортного среднего класса, того самого, который на протяжении всей истории суетился с расстановкой декоративных тарелок в серванте, когда бедные и богатые сталкивались друг с другом в повторяющихся циклах насилия. То, что эти бразильские мужчины и женщины вообще озаботились политикой, вместо того, чтобы просто смотреть телевизор или делать покупки в Интернете, вдохновляет. Но, обладая небольшим опытом в такого рода деятельности, участники так называемого «восстания уксуса» в Бразилии сначала провалили «упражнение по рисованию линий».

Сперва они ограничивали свои требования и стиль протеста таким образом, чтобы это нравилось только таким же горожанам, как они сами, и это оттолкнуло огромную массу менее образованных, менее влиятельных, но столь же разочарованных соотечественников, которые в противном случае могли бы присоединиться к борьбе. Но бразильцам не потребовалось много времени, чтобы научиться на этих ранних ошибках и понять, как создать сильное чувство социального единства. Среди наиболее интересных бразильских активистов был Дэвид Герц, известный повар, который является более очаровательной версией Джейми Оливера. Используя еду как способ собрать всех за стол, Герц основал движение под названием «Gastromotiva», в рамках которого собирал представителей среднего класса и бедных слоев населения на кулинарные семинары и кулинарные мероприятия, на которых присутствовали ведущие бразильские политики. Призывая всех работать вместе, Герц и другие активисты в Бразилии показали, что можно объединиться и потребовать уступок от правительства. В ответ на требования населения в 2013 году президент Бразилии пообещал выделить 100% доходов государства от продажи нефти на финансирование образования.

Важно отметить, что, хотя такие общественные деятели, как Герц, могут придать движению звёздную силу и объединить людей вокруг своих личностей, тем не менее, есть правильный и неправильный способ использовать яркие имена, чтобы помочь вашему делу. Нет сомнений в том, что харизматические фигуры могут объединить движение, но харизматическое лидерство сопряжено с бременем: слишком многое зависит от одного человека. Этого единственного человека можно убить, как Бениньо Акино на Филиппинах; заключить в тюрьму или поместить под домашний арест, как Аунг Сун Су Чжи в Бирме; или, как в случае с Морганом Цвангираи в Зимбабве, он может просто сделать серию глупых ходов и в конце концов согласиться с политикой оппонентов. Знаменитостями, хотя они любят участвовать во всевозможных крестовых походах и мероприятиях, надо ещё и правильно пользоваться. Чтобы прояснить этот момент, рассмотрим историю с «Occupy Wall-street» («Захвати Уолл-стрит»). Вот краткий и очень неполный список звезд, поддержавших движение: Канье Уэст, Рассел Симмонс, Алек Болдуин, Сьюзан Сарандон, Дипак Чопра, Йоко Оно, Тим Роббинс, Майкл Мур, Лупе Фиаско, Марк Рудало, Талиб Квели и Пенн Бэджли из “Сплетницы”. Не нужно быть культурным критиком, чтобы понять, что эти артисты апеллируют к очень специфическому сегменту населения, сегменту, который слушает рэп, одобряет либеральную политику и смотрит высоко оценённые, но нишевые «культовые» телешоу, такие как «30 Rock», и фильмы, как “Дети в порядке”.

А теперь представьте человека, который живет, скажем, в Индиане, слушает кантри, любит футбол и склонен к консервативному мировоззрению. Вполне возможно, что этот человек, будь прокляты стереотипы, вполне согласен с тем, что нынешняя система «не совсем работает» и что Америка могла бы «добавить немного социальной справедливости». Но культура и групповая идентичность «Occupy» никогда не привлекут такого человека. А это, если подумать, было бы очень легко сделать: всё, что для этого потребовалось бы — я упрощаю, но не намного — это несколько приглашений для музыкантов, которые обычно с протестами не ассоциируются. Что, если, например, вместо Талиба Квели, который возглавил толпу с зажигательным рэп-пением, появился бы кто-нибудь вроде Ли Гринвуда, известного своим «Боже, благослови США», и спел несколько патриотических композиций? Любой, зритель из глубинки, почувствовал бы, что движение действительно видит себя объединяющей силой, не просто либеральным взрывом, а настоящей попыткой всестороннего диалога.

И представьте, что произошло бы, если бы активисты «Occupy», вместо того, чтобы «захватывать» символические площади в больших городах, попытались отправиться туда, где живут и работают средние американцы, распространяя свое послание в таких местах, как воображаемый Южный парк и сонные городки сельскохозяйственного пояса. Достичь этого было бы так же просто, как перерисовать линию разделения и сделать так, чтобы больше людей чувствовали себя комфортно в движении. В конце концов, расстояние между «Мы движение для либеральных людей, которые хотят практиковать свою идеологию» и «Мы движение для людей, которые считают, что обычные американцы достойны получить шанс», не так велико, как может показаться. В то время как первое является эксклюзивным, второе будет вовлекать самые разные личности, интересы и точки зрения. Я всегда задавался вопросом, что могло бы случиться, если бы «Occupy» отказались от своего имени, которое означало, что вы могли включиться в их игру только одним способом, бросив все дела и начав что-то «занимать», а вместо этого нарекли бы себя смелым названием «99%». Если бы меня спросили: «Срджа, ты чувствуешь себя частью 99 процентов?» Я мог бы ответить: «Ну, мы с женой живем в обычной квартире и водим машину, которой почти десять лет. Так что да, я определенно чувствую себя среди 99 процентов». Я бы, наверное, даже носил значок с этим надписью. Почему нет? Но если бы они спросили меня: «Ты хочешь занять Зуккотти Парк?» — у меня было бы меньше шансов заинтересоваться.

С помощью простой смены названия движение «Occupy» могло бы проявить гостеприимство к стольким людям: городским, сельским, консервативным, либеральным, низким, высоким, водителям, пешеходам и темнокожим. Я бы очень хотел, чтобы это случилось.

Это потому, что единство, в конце концов — гораздо больше, чем объединение всех сторонников определенного кандидата или вопроса. Речь идет о создании чувства общности, создании элементов групповой идентичности, наличии сплоченной организации, не отталкивающей никого и придерживающейся своих ценностей. Речь идет о том, чтобы делать множество вещей, которые заставляют других чувствовать, что вы тоже их боретесь. Часто это не более чем держаться за руки на людной площади или петь нужную песню. И это безмерно важно.

Но теперь, когда я стал настолько сентиментальным, насколько вообще сербам разрешено быть по закону, я хотел бы поговорить о чем-то столь же важном и гораздо более конкретном, о принципе, который создает и разрушает движения: священном принципе планирования.